Владимир Высоцкий: Эпизоды творческой судьбы

Володя часто брал меня с собой в театр Пушкина на спектакли, в которых он был занят. Сидя в зале, а иногда даже за кулисами, я с волнением ожидал кратких эпизодических появлений Высоцкого на сцене, и мне казалось, что мой друг играет лучше всех. В театр Володя водил меня через служебный вход, на правах «младшего брата». Он знакомил меня с таинственной сумеречной жизнью кулис. Пока мой друг готовился к спектаклю: одевался и гримировался, я сидел в его гримуборной, впитывая процесс приготовлений, слушал разговоры Володи и его партнеров.

Нашим встречам положил конец мой отъезд из Москвы в киноэкспедицию со съемочной группой «Иванова детства». Вместо Володи на роль капитана Холина утвердили актера Валентина Зубкова. Предполагалось чисто внешне, что персонаж должен выглядеть умудренным человеком, с большим жизненным багажом. Решили, что Высоцкий для этого не подходит». /13/.

«В картине «Иваново детство» мы пробовались на одну и ту же роль. Это было еще до «Увольнения на берег». Я его кинопробы не видел, видел фотопробу. На эту роль был утвержден Валя Зубков, но, пожалуй, только за счет того, что иначе слишком бы много было в фильме дебютантов: у Тарковского у самого это был первый фильм, кроме того — Валя Малявина, Гринько тоже тогда еще никто не знал, Бурляев — совсем мальчишка. А Зубков был уже известным актером. Хотя Тарковский, конечно, мог себе позволить и на первой картине набрать дебютантов. Но, видно, мы все же еще молоды были для этой роли». /17/

«Летом, в июне 1961 года, я неожиданно встретился с Володей Высоцким в Ленинграде. Очень обрадовался, поскольку люди вокруг — не сказать, чтоб близко знакомые, а тут — приятель нагрянул. Ведь знакомы мы были еще с 1960 года — одновременно заканчивали училища: он — МХАТ, а я — Щепкинское». /3/

«Где-то ближе к середине 1961 года нас пригласили — меня и Володю — на пробы в фильм «713-й просит посадку». [«Ленфильм», 1962, режиссер Г. Никулин, роль: американский морской пехотинец; фильм вышел на экраны 5 марта 1962 года]. Причем пригласили порознь: сначала его, потом меня или наоборот — неважно. Главное, что на роль взяли Володю. Причем мы были настолько с ним дружны, что никакого другого чувства, кроме чувства радости по поводу его утверждения, у меня не ВОЗНИКЛО. И он начал ездить в Ленинград, сниматься». /6/

«Уверен ли я, что это было лето? Абсолютно. И вот почему: в начал? 1961 года я был приглашен на «Ленфильм» на роль космонавта (тогда впервые снимался фильм о космонавтах) в картину «Самые первые». Работали мы уже месяца два, и вдруг полетел Гагарин. Фильм, естественно, сразу приостановили, потому что задуман он был как художественнофантастический, а тут появилась реальность. Пока создатели картины консультировались, дорабатывали замысел, вносили изменения в сценарий, прошло еще месяца полтора, и лишь в конце мая мы возобновили съемки. И вот тут появился Володя. Он прилетел сперва на пробы, а потом еще несколько раз — уже сниматься, причем прилетел налегке, в своем знаменитом пиджаке, во внутренних карманах которого неизменно были зубная щетка и паста — весь его багаж. Появлялись они почти всегда вместе с Александром Стрельниковым, который тогда играл, как и Володя, в театре Пушкина. Их одновременно отпускали на съемки: Саша прилетал к нам на фильм, а Володя — на «713-й...» /3/

«Встречались мы в начале 60-х годов в основном на квартире Левы Кочаряна, вокруг которого группировалась вся наша многочисленная компания. Володя в то время пел свои «зоопарковые» — как я их называл — песни: «Большой Каретный», «Красное, зеленое...», «Я в деле и со мною нож». Часто мы пели вместе. Причем порой мы записывали Володю (у Левы был какой-то ленточный магнитофон), но это не было системой. Ведь такого значения его песням, как сейчас, тогда никто не придавал». /6/

«Это было очень давно, но все-таки это самое запомнившееся мне в жизни моей время. Мы растерялись /.../, разбредись и редко-редко видимся /.../, но все равно я убежден, что каждый из нас это время отметил, помнит его и из него черпает. И многое-многое, что я вижу [например] в картинах Андрея [Тарковского], я знаю, что это из наших времен. Я знаю, что можно было сказать только полфразы, и мы друг друга понимали в одну секунду, где бы мы ни были, где бы мы ни находились, по жесту, по движению глаз. Вот такая была притирка друг к другу. Сейчас уже [нет] таких компаний. Потому что... я не знаю, иди из-за того, что все засуетились. Больше дел стало, может быть. Но, во всяком случае /.../, была такая атмосфера дружественная /.../ — все друг другу были преданы по-настоящему». /1/