Владычица морей

Муравьев познакомил Путятина со своими намерениями и просил по пути в Китай обойти гавани Южного Приморья. Сказал, что с таким капитаном, как Чихачев, мог бы наконец Евфимий Васильевич найти ту бухту Палец, про которую слыхал еще Невельской и где бывали наши раскольники во главе с боцманом Шабалиным. Прошел бы проливом между островов и материковым полуостровом в огромном заливе, который адмирал Сеймур назвал именем королевы Виктории. Никуда от них не денешься, даже с восточной стороны подступают со своими открытиями к нашим берегам… Как можно отмахнуться. Что было, то было, и что есть, то есть, как бы наши морские чиновники и политики ни закрывали глаза.

Чтобы толк какой-то был от его плавания. И от него самого и государева повеления. Кроме пустых разговоров.

Путятин оживился необычайно, ожидая встречи с «Америкой».

Муравьев простился с Путятиным на устье Уссури, где стоял речной наш пароход, присланный Казакевичем для встречи генерал-губернатора. Но Муравьев не пошел в Николаевск. «Америки» он так и не увидит, как своих ушей.

На речном пароходе ушел Путятин, чтобы у моря пересесть на «Америку». А Муравьев остался в ничтожестве с лодками и казаками, как ему и полагалось, как и суждено столицей империи всем нашим деятелям на Дальнем Востоке. Они терпеливы, сносят голод, а значение их — после смерти. «А мы поживем! Трул-ля-ля… И без лишений, перенесенных Джоном Франклином! Послы и открыватели скачут поперек ледяных материков на породистых скакунах и все восхищаются!» А за грабежи чиновников, сидящих в Петербурге, за матерых государственных тузов, отвечают гоголевский городничий и судья в далекой провинции.

Муравьев пил ханьшин на холодном ветру, у костра, с казаками на острове, справляя поминки, после молебна на могиле похороненных тут казаков и солдат. Много их в прошлом году перемерло и по берегам и на островах. Кое-где попадаются их могилы. Стоят кресты. Погребены на возвышенностях, на буграх по островам.

Некоторых не хоронили, копать сил уже не было. Народ мер повально. В те дни Муравьев и Путятин были во Франции, спорили в Шербурге, как помочь освобождению Китая и как уравновесить могущество западных держав, не дать им в обиду народы мира… И как помогать другим странам.

Это плата за двуличие, за лицемерие и притворство. По иначе как в должности высшего чиновника Муравьев не мог бы совершить то, чего желал. Назвался груздем — полезай в кузов.

— Выжечь их огнем, — говорил про найденные останки казачий старшина. — Пусть сгорят. Пепел захороним. Бог простит. Там леса сухого нанесло.

Ветер крепчал. Холодно как осенью. Китайский ханьшин крепче русской водки и согревает.

Глава 18

МУРАВЬЕВ

Повелось с ранних лет, что у Николая было две жизни. Одна с городскими или деревенскими подростками. Другая — в пажеском корпусе и, переступая порог в родной дом, — в семье, с соблюдением всех приличий, он умел вести себя, как самый благовоспитанный мальчик, чуждый простонародью, как будто никогда не играл в чехарду-езду или в карты на гроши, не ел сырые корни в лесу и не бегал босой драться орава на ораву, не плавал по болотам, держа при себе стальную иголку, чтобы проколоть себе или товарищу судорогу, если схватит. Столичные ребята злей, проворней и нищей. Сельские — и в русском, и в польском имениях Муравьевых — ловчей и сильней их, в работу годны, как взрослые, и все сдюжат. Товарищи по пажескому корпусу сами такие же, как Коля. Строгость в корпусе велика, и умение владеть собой воспитывается в высшей степени.

У него было две жизни, когда стал взрослым. Военного чиновника — до переезда через границу. И вольного мыслителя, пропитанного самыми современными идеями, — после пересечения границы и за все время жизни в Западной Европе. Пажеский корпус дал ему такое совершенное знание языков, которое необходимо при дворе. Это весьма пригодилось Николаю для заграничных путешествий.

С ранних лет Николай желал сделать карьеру и прославиться. Он еще не знал, в чем и как. Но это должно было быть не простой службой. Такими же были намерения многих других молодых людей.

Вокруг Николая было много великих, знаменитых и знатных людей, и они подавали примеры для подражания. У него еще не было навыка разбираться, но уже в те годы он догадывался, что среди них есть знаменитости по недоразумению, вызывающие в обществе напрасное или неискреннее восхищение.

Страсти, которые Николай познал рано, он умел расчетливо подавлять, со всей энергией молодого карьериста. Его увлечения не становились пороками. Он вырабатывал в себе совершенный тип образованного чиновника, обрекая себя на аскетизм ревностного исполнителя. Сознавая свою нравственную чистоту, он ждал будущего и угадывал в себе стойкость.