Власть меча

– Вполне может быть, миссис Кортни. Но только в прошлом месяце у нас выставлялась одна из его лучших работ, L’Ecluse de Marly, и цена не достигла даже того скромного минимума, который мы назначили. Боюсь, покупатели есть покупатели.

– О, не беспокойтесь, сэр. – Шаса положил себе на тарелку яичницу и водрузил сверху горку хрустящего бекона. – Это же не продается. Мама никогда бы ее не продала, так ведь, мама?

Давенпорт не обратил на него внимания и, тоже взяв тарелку, сел на свободное место рядом с Сантэн.

– А вот Ван Гог в передней гостиной – это другое дело, – заговорил он и принялся за копченую рыбу, впервые с момента приезда проявив настоящий энтузиазм.

Набив рот, он начал читать записи в своем блокноте:

– Зеленое и фиолетовое пшеничное поле; борозды увлекают взгляд к золотому ореолу вокруг огромного шара восходящего солнца. – Он закрыл блокнот. – В Америке большая мода на Ван Гога, даже при таком падении рынка. Конечно, нельзя сказать, как долго она продержится, сам я его терпеть не могу, но я сфотографирую картину и отправлю снимки дюжине наших наиболее важных клиентов в Соединенных Штатах. Думаю, можно будет выручить пять тысяч фунтов.

Шаса отложил нож и вилку и с недоумением и тревогой стал переводить взгляд с Давенпорта на мать и обратно.

– Полагаю, нам следует обсудить это позже, мистер Давенпорт, – поспешила перебить аукциониста Сантэн. – Я освобожу для вас весь день. А пока давайте лучше насладимся завтраком.

Остаток трапезы прошел в молчании; но когда Шаса отодвинул тарелку, не доев, Сантэн поднялась вместе с ним.

– Куда ты собираешься, chéri?

– В конюшню. Пришел кузнец, чтобы поменять подковы у двух моих пони.

– Я прогуляюсь с тобой.

Они направились по тропинке вдоль задней стены виноградника, где зрели лучшие винные сорта, затем обогнули старые жилища рабов. Оба молчали; Шаса ждал, когда мать заговорит, а Сантэн пыталась найти слова, чтобы все ему объяснить. Конечно, мягкого способа сообщить об этом просто не существовало, она и так откладывала слишком долго. И теперь ее промедление только усложнило ей задачу.

У ворот конюшенного двора она взяла сына за руку и повернула его в другую сторону.

– Этот человек… – начала она, но тут же сбилась и заговорила снова: – «Сотби» – наилучший аукцион во всем мире. Они специализируются на предметах искусства.

– Я знаю, – снисходительно улыбнулся Шаса. – Я не такой уж невежда, мама.

Она увлекла его к скамье под дубом, возвышавшимся у источника. Сладкая чистая вода журчала, выбиваясь из крошечного каменного грота, и разливалась среди папоротников и поросших мхом камней, попадая в выложенный кирпичом бассейн у их ног. К ним тут же подплыла форель длиной в руку Шасы и закружила в надежде на угощение.

– Шаса, chéri… Он приехал, чтобы продать для нас Вельтевреден.

Сантэн произнесла это четко и громко, и тут же чудовищность событий обрушилась на нее с жестокой силой рухнувшего дуба, и она застыла, онемевшая и сломленная, чувствуя себя сжавшейся и дрожащей, поддаваясь наконец отчаянию.

– Ты имеешь в виду картины? – осторожно спросил Шаса.

– Не только картины… мебель, ковры, серебро… – Ей пришлось помедлить, чтобы глубоко вздохнуть и справиться с трясущимися губами. – И шато, и поместье, и твоих пони… всё.

Шаса смотрел на нее во все глаза, не в силах осмыслить услышанное. Он жил в Вельтевредене с тех пор, как ему исполнилось четыре года, с того времени, как себя помнил.

– Шаса, мы потеряли все. Я после того ограбления изо всех сил старалась удержаться. Но не смогла. Все кончено, Шаса. Мы продаем Вельтевреден, чтобы рассчитаться с долгами. После этого ничего не останется. – У нее снова надломился голос, и она облизнула губы, прежде чем продолжить. – Мы больше не богаты, Шаса. Все ушло. Мы разорены, полностью разорены.

Она смотрела на сына, ожидая, что он станет ругать ее, что ощутит себя сломленным, как она сама, но вместо этого он потянулся к ней, и через мгновение напряжение покинуло ее плечи, она прислонилась к Шасе и обняла его, ища утешения.

– Мы бедны, Шаса…

Она ощутила, как Шаса пытается осознать все это, ищет слова, чтобы выразить спутанные чувства.

– Знаешь, мама, – заговорил он наконец, – я знаком с некоторыми бедными людьми. Есть такие мальчики в школе… их родителям приходится трудно, но, похоже, это их не слишком волнует. Большинство из них отличные ребята. Может, это окажется и не так уж плохо, когда мы привыкнем к бедности.

– Я никогда к ней не привыкну, – страстно прошептала Сантэн. – Я буду ненавидеть ее каждое мгновение.

– Я тоже, – с такой же силой отозвался Шаса. – Если бы только я был уже достаточно взрослым… если бы только я мог тебе помочь…

Сантэн оставила Шасу у кузницы и медленно вернулась в дом, то и дело останавливаясь, чтобы поговорить с цветными работниками. Женщины, держа на руках младенцев, выходили к дверям своих домиков, чтобы приветствовать ее; мужчины выпрямлялись над работой, радостно улыбаясь. Все они стали ее семьей, и расставание с ними должно было стать еще более болезненным, чем отказ от старательно собираемых сокровищ.