Власть пса

Если заботой Джорджа было сидеть во главе стола, вести переговоры с покупателями, поддерживать на ходу старый «рео», хранить книги и отвечать на письма и телефонные звонки, то Фил отвечал за заготовку сена, следил за оборудованием и починкой целого арсенала машин. Восемь сенокосилок – четыре «джон-дира» и четыре «маккормик-диринга», – шесть волокуш, столько же поперечных грабель и два сеноподъемных крана; два оснащенных полозьями домика для столовой и полевой кухни, переезжавших от лагеря к лагерю, а также двенадцать больших холщовых палаток, каждый раз тщательно осмотренных на предмет дыр и порезов. Старший брат решал, как подвести воду для орошения в начале лета, контролировал рост растений и наконец назначал время сенокоса. В идеале – сразу после Четвертого июля, «Славного четвертого», как называл его Фил.

Четвертое июля было последним днем, когда странствующие рабочие, толпившиеся у бильярдных Херндона, могли наняться в косцы на одно из разбросанных вокруг города ранчо. Последний шанс.

Выдержать девяносто дней сенокоса им помогали воспоминания об увешанных флагами улицах и блеске гудящих труб херндонского оркестра на душистой лужайке за железнодорожной станцией, о родео на площадях, хот-догах и фейерверках, а если повезет, об изрядном количестве выпивки и тихих вздохах местных девиц. Буйных и больных рабочих, зараженных идеями уоббли, разумеется, преследовали по закону. Их арестовывали как бродяг и упекали в грязные камеры за зданием суда, где ночь-другую они пели, стенали и дрались друг с другом. До владений Бёрбанков косцы ехали на попутках или же, добравшись до Бича на товарном поезде, шли пешком. Так что на ранчо изнуренные недавними гуляниями рабочие прибывали тихими и смиренными. С дрожащими руками, глазами, налитыми кровью, – полные желания немедленно приступить к работе.

– Здорóво, парни, – приветствовал Фил собравшихся перед домом.

– Здорóво, Фил, – отвечали они, и, тронутый их преданностью, хозяин ранчо принимался пожимать рабочим руки.

Верность значила для Фила очень многое, и от прилива чувств в такие минуты к горлу подкатывал ком. Он хорошо обращался со своими людьми, а те отплачивали ему хорошей работой и считали за своего.

– Вот и еще один год прошел, – с гордостью произносил хозяин ранчо: отрадно было знать, что в мире есть хоть что-то постоянное.

Все вместе они отправлялись в амбар за домом, где лаем и рычанием их встречали собаки, чья память так коротка.

– Цыц, шавки, – смеялся Фил и бросал в их сторону камень.

Вжух! – собаки прятались, из-под амбара глухо доносился упрямый лай.

Работники стелили себе прямо на сене и принимались ждать, пока все соберутся, чтобы вместе с машинами, лошадьми и палатками отправиться в поля.

Фил отнюдь не был снобом и всегда отдавал должное тому, кто действительно того заслуживал, а потому легко завоевывал доверие тех, кто в жизни редко кому открывался. Из года в год на ранчо к Бёрбанкам приезжал один седовласый старик приятной наружности, работник цирка. Повадками он смахивал на мальчика, но в глазах его застыла боль пережитых трагедий, о которых старик поведал как-то Филу. Несмотря на привлекательный вид, в цирке он занимал едва ли не самую низшую должность – убирал навоз за лошадьми и слонами. В былые времена, не отягощая себя муками совести, он соблазнил немало юных девушек. Последняя из них, родившая ему дочь, умерла.

Внезапная смерть привела мужчину в чувство, и с тех пор он стал жить, подчиняясь нормам суровой морали, поколебать которую могла лишь минутная слабость. Старик выучился на кучера и ездил с тех пор из города в город, возя за собой алую клетку со львами. В надежде стать хорошим отцом и справиться с грядущими искушениями он приобрел Библию и бесконечно читал ее при свете лампы.

И вот его прелестная златовласая девочка – такая хорошенькая, что акробаты перед выступлением прикасались к ней на удачу – сама поднялась на цирковую трапецию, а в двенадцать лет (такая же златовласая!) обрела титул самой юной воздушной гимнастки в мире! Старик до сих пор носил в бумажнике брошюрку, с которой и началась его дружба с Филом – потрепанную от времени, но аккуратно расправленную, чтобы не рвалась на сгибах. Того, кто чистил клетки в цирке, судьба награждает детьми, которыми можно гордиться!

Впрочем, та же судьба наказывает гордецов и разбивает их надежды. Однажды на глазах у тысяч зрителей дитя сорвалось с высокой веревки, и девочку, всю покалеченную, унесли в гримерную. Вот что за горе видел Фил в глазах мужчины, вот что заставило старика оставить цирк и скитаться, перебираясь с одной временной работы на другую. С тех пор тот ни разу не жаловался на судьбу, и Фил уважал его за смелость и упрямую преданность изорванной Библии, что не помогла в роковую минуту. Ночами старик сидел при свете фонаря, бросая громадную тень на стенку палатки, и качал головой в такт словам Господа. Филу было жаль бывшего циркача: он и сам знал, что такое горе.