Властелин Колец

Эомир вышел, и вскоре в Гнезде запели трубы, и снизу им ответило множество других; но теперь голоса их больше не звучали светло и гордо, как показалось Мерри прошлой ночью. Глухими и хриплыми были они в тяжёлом воздухе, и крик их был зловещим.

Герцог обратился к Мерри.

— Я ухожу на войну, мастер Мериардок, — сказал он. — Очень скоро я выступлю. Я освобождаю тебя от службы мне, но не лишаю дружбы. Ты будешь жить здесь и, если захочешь, служить госпоже Эовин, которое будет править народом вместо меня.

— Но… но, господин, — заикнулся было Мерри. — Я предложил вам свой меч. Я не хочу расстаться вот так с вами, герцог Теоден. И мне стыдно оставаться, когда все мои друзья ушли в бой.

— Но мы скачем на высоких и резвых лошадях, — сказал Теоден. — А ты, хоть сердце твоё доблестно, не сможешь усидеть на таком животном.

— Тогда привяжи меня к его спине или позволь уцепиться за стремя, или ещё за что-нибудь, — возразил Мерри. — Бежать далеко, но, если я не смогу ехать, то побегу, даже если собью ноги до костей и опоздаю на недели.

Теоден улыбнулся.

— Уж скорее я посадил бы тебя к себе на Снегогрива, — сказал он. — Но, по крайней мере, ты поедешь вместе со мной в Эдорас и взглянешь на Медусельд, потому что я двинусь этим путём. Стибба отнесёт тебя туда; пока мы не достигнем равнин, большой скачки не будет.

После этого поднялась Эовин.

— Пойдём, Мериардок! — сказала она. — Я покажу доспех, который приготовила для тебя.

Они вышли вместе.

— Только об одном просил меня Арагорн, — продолжила Эовин, пока они пробирались между навесами. — Вооружить тебя для битвы. Я исполнила это, как могла. Ибо моё сердце говорит мне, что тебе понадобится такое оружие перед концом.

Она подвела Мерри к палатке среди лагеря телохранителей герцога, и оружейный мастер вынес ей маленький шлем, круглый щит и прочие вещи.

— У нас нет подходящей тебе кольчуги, — сказала Эовин, — и нет времени изготовить её, но вот прочная кожаная куртка, пояс и нож. Меч у тебя есть.

Мерри поклонился, и госпожа показала ему щит, похожий на тот, который дали Гимли, тоже с эмблемой в виде белой лошади.

— Возьми всё это, — сказала она, — и носи на счастье! Прощай пока, мастер Мериардок! Но, может быть, мы встретимся снова, ты и я.

Вот так среди сгущающейся мглы Владыка Герцогства приготовился вести всех своих Всадников по дороге на восток. Сердца были тяжелы, и многие упали духом под надвинувшейся тенью. Но это был суровый народ, преданный господину, и даже в Гнезде, в лагере, где поселились изгнанники из Эдораса — женщины, дети и старики, — почти не раздавались плач или ропот. Рок висел над их головами, но они встречали его молча.

Минули два быстрых часа, и вот герцог сидел уже на своём белом коне, отсвечивающем в окружающем сумраке. Он казался гордым и высоким, хотя волосы его, струившиеся из-под шлема, были подобны снегу, и многие любовались им и воодушевлялись, видя его несгибаемым и бесстрашным.

На широких лугах рядом с бурной рекой выстроились отрядами добрых пятьдесят и пять сотен Всадников в полном вооружении и многие сотни других людей с легко нагруженными запасными лошадьми. Запела одинокая труба. Герцог поднял руку, и войско Ристании молча пришло в движение. Сначала выступили двенадцать телохранителей герцога, прославленные рыцари. За ними последовал сам герцог с Эомиром по правую руку. Он распрощался с Эовин наверху, в Гнезде, и воспоминание было горьким, но сейчас он обратил свои мысли к предстоящему пути. За ним ехал с гонцами Гондора Мерри на Стиббе, а позади ещё двенадцать телохранителей. Они двигались вдоль длинных рядов ждущих людей с суровыми, застывшими лицами. Но один из них, почти в самом конце ряда, поднял глаза и пристально поглядел на хоббита. "Молодой человек, — подумал Мерри, возвращая взгляд, — пониже и тоньше, чем большинство других". Он уловил блеск ясных серых глаз и содрогнулся, потому что внезапно сообразил, что это лицо того, кто без надежды идёт искать смерти.

Они ехали вниз по серой дороге, которая шла вдоль Снеготала, бурлящего на камнях, через деревушки Нижнедол и Надречье, где из тёмных дверей выглядывали печальные лица женщин, и так, без музыки рогов или лютен, без звука людских голосов, началась великая скачка на восток, о которой потом пели в Ристании на протяжении многих поколений людей: