Влиятельные джентльмены

– По всему выходит, – продолжил Велецкий после глубокого вздоха, – что главари организации, очевидно, остались на свободе, и вот их-то изобличить будет совсем не просто. А это, к большому сожалению, означает прямую опасность для твоей жизни и твоей семьи…

Сердце Славы сжалось в комок и покатилось куда-то вниз. Представив, что скажет на это Надя, он сглотнул и уставился на друга, беззвучно умоляя его сейчас же сообщить, что у него есть план и на такой случай. План, конечно же, был.

– Засим тебе и по закону, и по моему настоянию полагается программа защиты свидетелей. Самая полная из всех, что бывают. С проживанием в одной далёкой-далёкой губернии.

Велецкий снова вздохнул.

– Надю и детей уже собирают под охраной на твоей квартире. Надя сказала, что твои вещи соберёт тоже…

– Д-да… Она может… – машинально улыбнулся Слава в ответ, но тут же потупился.

Александр Климентович теперь выглядел более серьёзным, чем когда-либо. Он поморгал, глядя в пол, а потом снова поднял глаза на Славу и тихо сказал:

– А главное в том, мой дорогой Ростислав Львович, что сейчас мы, возможно, видимся с тобой в последний раз… Твоей помощи и твоей дружбы я не забуду вовек.

* * *

Всем хорош Владикавказ, кроме… Да нет, всем он хорош, решительно всем! Широкие бульвары, красивые дома в три-четыре этажа, чистые мостовые с деревьями, высаженными частой линией вдоль поребрика, горы вместо горизонта и даже памятник генералу Ермолову, на котором он вышел лукавым и добродушным, каким никогда не был при жизни – всё это и ещё тысяча мелочей сообщает городу его неповторимый шарм. Столица русского Кавказа, даже превратившись в миллионник, не утратила ни толики своего очарования. Среди двух десятков мегаполисов, возросших в последние годы там и сям в южных губерниях, именно Владикавказ – эталон лоска и изящества.

Для Славы, всю жизнь прожившего в Питере, переезд на юг всегда был мечтой, но мечтой несбыточной, а оттого робкой. И пусть на памяти только его поколения миллионы и миллионы осели в этих благословенных краях и даже пустили корни, сам он всё как-то не решался. Почему? Боялся не освоиться на новом месте, не привыкнуть к климату, не найти работы… Но Александр Климентович выхлопотал ему по программе защиты целый пакет помощи. И пакет этот оказался донельзя щедрым. Подъёмных вышло столько, что отродясь не видевший таких денег Слава смог и маленький домик приобрести, и неспешно работу найти… Хотя, по правде сказать, ещё неизвестно, чем обернулись бы для него эти шальные деньги, если бы и за удачной находкой дома, и за счастливым обретением места в новой конторе не чувствовал он незримой руки своего столичного друга и покровителя. Как бы то ни было, освоиться на новом месте оказалось в итоге делом не сложным, а на мягкий климат и вовсе было грех пенять.

Вечером под Покров 1970 года Ростислав Львович возвращался с места службы в самом хорошем расположении духа. Он любовался тем, как солнце садится за близкие горы, он вдыхал тёплый осенний воздух, поглядывал на соседские фруктовые сады с благодушием, но без аппетита – и не мог поверить своему тихому счастью. Завтра в Архангельском соборе крестины младшенького одного из его новых коллег, потом застолье на широкую ногу по местному обычаю, потом поход в горы с новыми приятелями под наставничеством опытного осетина, и всё это, и что-то ещё – неуловимое и невыразимое – ясно говорило ему о том, что жизнь наконец-то налаживается. Да, да, здесь у него появились и приятели: не врали, выходит, о том, что молодая южная ветвь русских отличается дружелюбием и простотой в обхождении, не чета надменным северянам и суровым сибирякам!

Появились у Славы деньги на то, на что ему отродясь не хватало. Одев как следует жену и детей, он и себе справил костюм у хорошего портного, заказал по паре выходных туфель на каждый сезон, и даже позволял себе иной раз прокатиться на мотоизвозчике. Сейчас, правда, пару целковых можно было и сберечь, прогулявшись пусть даже три четверти часа по новым предместьям до ставшей уже родною Гимназической улицы.

У ворот своего нового дома Ростислав Львович одной рукой отвёл в сторону виноградную лозу, закрывающую притаившийся в нише почтовый ящик, а другой извлёк из него корреспонденцию.

Письмо было всего одно.

Невзрачное и с машинописным адресом, оно могло бы сойти на назойливую рассылку, не будь вложено в подчёркнуто дорогой конверт. Озадаченный, он вошёл в дом, крутя письмо в руках. С запылившейся полки в прихожей он взял потёртые, потемневшие от времени ножницы – портняжные, видно забытые здесь женой – и аккуратно вскрыл письмо. На рельефном листе также машинописью было выбито: