Влюбленный призрак

– Почему было просто не войти в дверь? Колумбарий открыт для всех желающих.

– Он подбирался к Камилле!

– Допустим. Но зачем известному исполнителю открывать погребальную урну? Какая гнусность!

– Все сложнее… Манон не знает ничего из того, что я намерен вам сообщить. Надеюсь, что вы ничего ей не скажете.

Пильгес терпеливо выслушал рассказ Бартеля о прожитой жизни и о причинах, побудивших его покинуть Францию тридцать лет тому назад.

– Предположим, что все так и есть. Попробуем согласиться, что этому молодому человеку понадобилось взглянуть на любовницу своего отца. Не поздновато ли? Но допустим и такое. Это, конечно, правонарушение, но еще не преступление. Не вижу пока связи с кражей, которую расследую.

– Но это же очевидно! Шельмец позарился на урну моей жены, которая – я настаиваю! – никогда не была любовницей этого плута хирурга. Не добившись цели, он возвращается под покровом ночи, не находит Камиллу там, где думал ее найти, догадывается, что директор похоронной конторы спрятал урну в надежном месте и, верный своему зловещему намерению, вламывается в директорский кабинет. Вот только болван похищает не ту урну.

– Посмертная вендетта, да и только! Вам не кажется, что ваша история несколько притянута за уши? Мне, по крайней мере, как-то в нее не верится.

– Тем не менее это совершенно очевидно: он хотел преуспеть там, где оплошал его отец, похищая мою жену!

– Для чего? Чтобы пригласить ее на бал? Мистер Бартель, я призываю вас к благоразумию. Я уважаю ваше горе, но, согласитесь, все это – полнейшая бессмыслица. Сколько лет молодому человеку? Тридцать? Он выступает перед королевой Швеции, это доказывает, что как пианист он вполне успешен. Стал бы такой человек пересекать Атлантику и рисковать перечеркнуть все, чего достиг, лишь бы отомстить за отца? Причем как – похищая прах? Не знаю ни одного прокурора в городе, который согласился бы возбудить дело на таких абсурдных основаниях.

– Человек пытается похитить у меня жену, его сын заявляется на ее похороны. Вы называете это совпадением?

– Ваша жена – не комод эпохи Людовика XVI. Раз она последовала за вами сюда, значит, ее никто не похищал. Кстати, вы говорите о давно минувших временах. Разве этот молодой человек мог водить с ней знакомство?

– Конечно, он ее знал, Камилла и Раймон использовали наших детей в качестве предлога для своих встреч. Они тайком виделись то на конном манеже, то у пляжных каруселей. Там я их и застал.

– Все это было очень давно, ваша дочь не могла узнать мальчишку, с которым когда-то играла. Что до самого этого ребенка, то разве он был как-то связан с вашей женой? Они продолжали видеться?

Этот вопрос возмутил Бартеля, который решительно отмел все подобные предположения.

– Я предложу вам более правдоподобную версию развития событий. Наш пианист оказывается в Сан-Франциско – кстати, почему не с целью выступления? – и узнает из газеты о похоронах вашей супруги. Допустим, личная жизнь родителей не представляла для него тайны (как мы оба знаем, о вашей дочери этого сказать нельзя), поэтому любопытство гонит его на эту скорбную церемонию. Подружка его детства, не узнавая его, просит его спасти ситуацию, заменив органиста, и он соглашается – возможно, из желания искупить отцовские грехи. Я вижу в этом всего лишь усмешку судьбы, не лишенную поэтичности. Я допрошу его из принципа, но, поверьте моему опыту, урну с прахом вашей жены пытался открыть не он.

– Не знаю, где вы будете его искать, – буркнул Бартель, лишь еще сильнее убежденный в правильности своей версии.

– Достаточно позвонить в иммиграционную службу, и не сегодня завтра я получу его координаты.

Пильгесу надоела напрасная трата времени. Расследование определенно уперлось в тупик. Кто-то похитил неизвестно чей прах, и никто никогда не узнает зачем, хотя можно было предположить, что по семейным соображениям. Наследник, не желавший оплачивать захоронение, сначала избавился от пепла, а потом испытал муки совести и передумал; возможно, за пеплом пожаловал какой-то другой родственник. В любом случае прах, скорее всего, уже развеяли. Оставалось одно – закрыть дело.

Профессиональная добросовестность заставила инспектора позвонить из машины знакомому таможеннику и запросить данные о въезде на территорию страны некоего Тома́ Сореля. Если музыкант ни в чем не виноват, то он проживает по указанному им самим адресу. Дожидаясь результата, он ввел в бортовой компьютер «Манон Бартель», выяснил, что у нее книжный магазин, и поехал на Гири-стрит, чтобы допросить и ее, потому что не сомневался: она наверняка знает гораздо больше, чем думает ее отец.

Манон пригласила полицейского в магазин, не слишком удивленная его визитом. Она знала, кто прислал к ней сыщика. Предложив ему сесть, Манон прислонилась к кассовой стойке.

– Тесновато, но симпатично, как по-вашему? – обратилась она к гостю.

– Симпатичнее, чем дома у вашего отца, не в обиду ему будет сказано.

– Бьюсь об заклад, это он подсказал вам поговорить со мной. Он такой упрямец!