Стрекочущие кузнечики, шум ветра, пение птиц в сумерках и ни одного намека на присутствие здесь Сурикова. Да как же так? Не может такого быть! Смотрю перед собой, затем налево и направо. Ни души. Затем глаза выхватывают что-то знакомое на песке. Бросаюсь туда и нахожу еще бутылку, вижу вдалеке еще одну. И еще.
Меня уже не остановить.
Дорога петляет, спускаясь к реке, а я, как гончая иду по следу, пока, наконец, не подбегаю к склону и не вижу там, внизу у реки, его машину. Забыв об осторожности кидаюсь по тропинке, всецело превращаясь в нетерпение. Теряю босоножку и вместо того, чтобы подобрать, скидываю вторую и бегу.
Это не мираж. Мне не показалось. Это его старенькая восьмерка!
Взрезая воздух и не боясь испортить прическу, мчусь к ней. Мне так много нужно ему сказать. Так много. Задыхаясь, останавливаюсь возле машины и замираю. По щекам текут слезы. Не могу их остановить, это сильнее меня. Дрожу всем телом, опускаясь рядом с ним на колени.
Он сидит на песке, наклонившись спиной на колесо автомобиля, и играет на гитаре. Пальцы касаются струн резко и хлестко. Будто дают отсчет: три, два, один, поехали. Дальше происходит почти невероятное, ритм становится быстрым и жестким, все ускоряется и ускоряется, заставляя гитару взвывать и буквально гореть в его руках.
Паша поднимает на меня взгляд, смотрит будто в самую душу и начинает низко петь… по-английски:
И продолжая петь хриплым голосом, улыбается мне. Трогательно, ласково. Забираясь взглядом в самое сердце, исцеляя, вознося меня к небесам:
Слова припева повторяются и повторяются, наполняя меня невероятным теплом, согревая, отрывая от земли. Возвращая меня в тот самый день, когда я стояла на вечеринке перед сценой и чувствовала, что кроме нас никого больше нет в целом свете. Понимала, что каждое слово — оно для меня.
И любимые губы заставляют слова лететь над водой в припеве:
Музыка обрывается, и я понимаю, что это из-за меня. Моя рука лежит на струнах. Откладываю гитару в сторону, кладу дрожащую ладонь на его губы. Рисую маленькое сердечко подушечкой пальца, точно ребенок на запотевшем стекле. Паша перехватывает мою ладонь и молча целует. Легко и нежно. Закрывает веки, будто желая запечатлеть в памяти этот момент, и открывает вновь.
— Ты приехал, — шепчу я, растворяясь в океанах его серых глаз.
— Потому что ты нужна мне, — говорит он, прижимаясь щекой к моим пальцам.
— А как же музыка? — Сердце бешено колотится, каждую секунду грозясь вырваться из груди.
— Без нее я проживу. — Улыбается Пашка, протягивает руку и касается моей шеи. — А вот без тебя нет.
Мы стоим друг напротив друга на коленях. Весь мир замер, ожидая исхода. Я смотрю на любимого, больше всего желая коснуться прядей его волос, беспорядочно спадающих на лоб, чтобы вновь ощутить их мягкость. Хочу почувствовать вкус его красивых, сочных губ. Вспомнить, какими они могут быть трепетными, нежными, горячими.
— Уверен? — Спрашиваю вместо этого.
Его тепло так близко. Почти физически ощущаю его. Кожа на шее пылает от касания пальцев. Мы тонем в тишине и биении собственных сердец.
— На ближайшие сто лет у меня другие планы. — Запускает руку в мои волосы. — Ты и только ты. Ничего другого.
Напрягаю челюсти, словно пытаясь сдержать слова, готовые вырваться наружу, но они все равно вылетают:
— Есть еще кое-что. — Глаза сами опускаются в пол. Сжимаюсь, будто получила удар под дых. — Обстоятельство. Оно тебе, возможно, не понравится.
— Какое? — Испуганно бормочет он.
Мое тело дрожит от отчаяния.
— У нас скоро будет ребенок, — сдувая волосы со лба, выпаливаю я.