Влюбляться лучше всего под музыку

Зал с другой стороны бросается подпевать еще громче. Музыка пропадает, и тысячи поклонников поют а капелла. Я стою, придерживая руками подол платья, и дрожу, как лист на ветру. Мне хочется убежать, скрыться от всеобщего внимания, от направленных на меня тысяч пар глаз, от всей этой неловкой ситуации, и радуюсь, когда замечаю, что Джон вновь возвращается ко мне.

— Russia, come on! — Он берет мою руку и поднимает вверх. — Come on!

Теперь мы вдвоем качаемся в такт. Толпа поет, как слаженный хор. Наконец, музыканты взрываются в прощальных аккордах, люди визжат, а в воздух выстреливают миллионы блестящих конфетти. Я вздрагиваю и поднимаю глаза вверх, быстро моргаю, глядя, как тысячи мелких кусочков фольги оседает мне на голову и на лицо.

— Thank you so much! — Снова кричит Джон и кланяется. Так как моя рука все еще в его руке, мы наклоняемся вместе. — Thank you, good night!

Фейерверк из конфетти уже осел на пол. Пытаюсь отыскать глазами Машу с Димой, но это практически нереально — толпа отсюда выглядит сплошным муравейником из рук и лиц. Джон посылает воздушные поцелуи собравшимся, поворачивается и кричит мне в ухо, что бесконечно рад тому, что случайно увидел меня. Он крепко сжимает мою ладонь и тащит к краю сцены.

— Аня! — Вдруг слышится сквозь гул. — Аня!!!

Кручу головой, пытаясь отыскать глазами зовущего. Я знаю этот голос лучше, чем чей либо другой, но все равно вздрагиваю от страха, увидев его перед собой. Паша стоит внизу, под сценой, у лестницы. Его пытаются удержать трое крупных охранников, но даже у них это получается плохо. Один из мужчин тянет его за рубашку, другой останавливает грубым толчком в плечо.

Я будто получаю хлесткий удар ледяной водой прямо в лицо. Порываюсь к нему и вдруг вспоминаю про Джона. Оборачиваюсь и говорю:

— Джон!

Это заставляет музыканта остановиться и отпустить мою руку.

— Энни! — Он так искренне и тепло улыбается, что мне хочется расплакаться. Подходит совсем близко, берет мою ладонь в свою и произносит. — Ты чего? Это же я, пошли.

— Я не могу, Джон. — Бросаю испуганный взгляд на Пашу, в глазах которого застыли непонимание, гнев, испуг.

— Опять собираешься сбежать? Как сегодня утром? — Никого не стесняясь, кричит Джон. — Больше я тебя не упущу, пойдем, поговорим.

Он опять тянет меня за собой, но я отрицательно качаю головой. Показываю взглядом на Пашу. Джон моментально догадывается, понимающе вздыхает, кивает, отходит в сторону и просит охранников отпустить парня.

Я подхожу к основанию лестницы и смотрю на Пашку. Он стоит в окружении ребят из своей группы и ошарашенно смотрит на меня. Суриков больше не рвется наверх, скорее больше напоминает человека, готовящегося сбежать отсюда быстрее. Лишь бы мне сейчас хватило слов объяснить ему все. Представляю, как же это выглядит со стороны. И еще эти слова Джона про утро…

Снова оборачиваюсь к британцу, тот стоит в нескольких метрах правее в окружении широкоплечих охранников и задумчиво подпирает подбородок кулаком. Лучше бы шел к себе в гримерку, но, видимо, переживает. Ладно. Снова смотрю на Пашу. Из него будто всю жизнь выкачали: грудь тяжело вздымается, глаза налились красным, пальцы сжаты добела.

— Что это, Аня? Откуда ты здесь?

Ставлю ногу на первую ступеньку. Смотрю в его огромные, до боли родные и любимые глаза.

— К тебе приехала.

Пашку трясет, он готов вот-вот взорваться:

— Почему с ним? Что это значит? Это правда, что он сказал?

— Да, — говорю я срывающимся голосом, — но это не то, что…

И я застываю на месте, мой желудок скручивает острыми нитями разочарования, сердце заковывает льдом, когда одновременно с Пашкиным «Поговорим?», стоящая рядом Леся берет его за руку. Слежу за этим движением, не отрываясь, потом смотрю в ее довольные глаза и убираю ногу с лестницы.

— Зачем тебе это? — Говорит блондинка Паше и тянет его назад. — Все же и так ясно. Пойдем отсюда.

Она неодобрительно качает головой, глядя на меня, как на последнюю шлюху, и тесно прижимается щекой к его плечу.

— Аня, давай поговорим? — Предлагает Паша.

И стоит, как истукан, даже не пытаясь убрать свою ладонь из ее. Даже не отстраняясь. Меня это ранит так сильно, что я почти не вижу ничего перед собой от нахлынувших слез. Ни ее наглой улыбки, ни их сцепленных рук, ни растерянного Пашкиного лица.

— Зовут тебя, — сглотнув, тихо замечаю я.

И делаю шаг назад. Мои слова кажутся мне скрипом старых половиц. Они рассыпаются над его головой так же, как мое бедное сердце. Беру волю в кулак, глубоко вдыхаю, плотно сжимаю губы.

— Аня!

— Зовут тебя, — повторяю я и отворачиваюсь.

— Аня! — Кричит он мне в спину.

И этот крик больше похож на рык раненого зверя. Мне тоже больно, и унижаться перед его подружкой я не собираюсь. Поэтому расправляю плечи, на негнущихся ногах иду к Джону, и мы вместе удаляемся со сцены по другой лестнице.

— Аня! Аня! — Доносится сзади.