Влюбляться лучше всего под музыку

Хочу исчезнуть, раствориться в воздухе, избежать разговора с ним и этого виноватого взгляда — он буквально истекает кровью на моих глазах. Почти явственно ощущаю мертвое дыхание приближающейся зимы. Странно, вроде лето только вступает в свои права, но меня сейчас колотит, как от холода. Уверена, если поднять глаза к небу, увижу стоящие вокруг меня высокие деревья, то и дело сгибаемые беспощадным осенним ветром и теряющие с каждым его порывом все больше жухлых пожелтевших листьев. Вдруг понимаю, что это меня саму сейчас мотает из стороны в сторону, как эти самые деревья.

— Дай угадаю, — говорю тихо и хрипло, — это не то, что я подумала, Суриков, верно?

Он стискивает зубы, словно от боли, и сильно зажмуривается. Правильно. Оправдываться нечем. Все же и так ясно.

Вдруг створки лифта начинают скрежетать.

— Аня! — Паша резко бросается к закрывающимся дверям, подставляет руку, и те вновь неохотно распахиваются. — Дай мне все объяснить!

Оглядываю его всклокоченные волосы, перевязанную какой-то тряпкой кисть руки, распахнутые в панике глаза и останавливаюсь на сильной груди. Все, что я вижу на ней сейчас — это чужие женские руки. Вот они гладят его плечи, скользят тонкими пальчиками по ключицам, царапают гладкую кожу, и, играя пирсингом, нежно задевают сосок. И я всегда буду видеть только их, чтобы он ни сказал. Мне это не нужно. Качаю головой. Не нужно, нет. Довольно.

— А я тебя любила. — Медленно выдыхаю, стараясь не терять сознание. — Так любила. Черт. Так сильно любила… — Закрываю рот руками и мычу. — Пошла бы на край свет за тобой. Зачем ты так? Зачем?

Когда он снова делает шаг вперед, пытаясь помешать дверям закрыться, с силой толкаю его ладонями в грудь и отхожу назад. Прежде чем створки лифта смыкаются перед моим лицом, смотрю в его глаза. Потерянные, страдающие, молящие о прощении.

Они кричат.

Вы знали, что глаза могут кричать?

Могут.

Прорываясь сквозь веки, ломая преграды из ресниц, обнимая одним взглядом, обжигая страстью, надеясь на взаимность, или потухая, натыкаясь на безразличие. Они говорят без слов и никогда не врут.

Глаза, в бездну которых можно лететь всю жизнь.

Глаза, которые я предпочла бы не видеть больше никогда.

15

Паша

Для протокола: я себя ненавижу.

Механизм вполне понятен: включается член, отключаются мозги, и наоборот. Тогда в моем случае все запутывается еще больше. Мое тело только что предало мои мозги и инстинкты, но я остановился раньше, чем понял это, и все равно считаю произошедшее изменой. Взрыв мозга. Мне нужно просто убиться головой о стену, чтобы не чувствовать боли.

Огонь, горящий во мне сейчас, превращает в золу все ощущения и чувства. Я не бегу по ступеням вниз, чтобы остановить ее, не бью кулаками двери лифта, не падаю, чтобы рыдать, как сопливая девчонка. Потому что мужики так не поступают. Хотя и не все мужики поступают так, как я поступил пятью минутами ранее. Значит, я чмо. Вот и стою с бьющимся, как молот о наковальню сердцем, глядя на сомкнутые створки лифта в надежде, что все это окажется сном. Но это оказывается жестокой реальностью.

Соображаю с трудом.

Оглядываю порезанную руку, удивляюсь тому, что не чувствую тянущей боли под мокрой насквозь повязкой. Не ощущаю сейчас ничего, кроме опустошения. Нет же, все нормально. Кроме души ничего не болит. Можно на все забить, пойти закончить то, что начал, ведь терять уже нечего. Еще раз вспомнить, где и с кем Аня провела ночь, прокрутить в памяти картинки, где она стоит рядом с высоким светловолосым британцем — кумиром миллионов, представить их вдвоем. Ночью. В темноте. И чувства стыда от совершенного мной поступка отступит на второй план.

Быть негодяем, так до конца. Войти в номер, закрыть дверь и грубо отыметь эту наглую девицу. Во всех известных мне позах. Показать ей свою темную сторону, заставив охать от боли, ощущая мои жесткость, желание и жадность. Взять ее сильно, до синяков. Сука, так почему же мне совершенно этого не хочется?! Даже, чтобы на какое-то время почувствовать себя мужиком?!

В ушах словно гудят лопасти вертолета, гул стоит такой, что я начинаю искать точку опоры. Темнота наваливается, заставляя меня втянуть голову в плечи. Наконец, шагаю назад и прислоняюсь к стене, чувствуя лишь временное облегчение, сменяющееся яркими вспышками света перед глазами. Шевелю онемевшим языком, пытаясь произнести хоть звук, затем стискиваю зубы и закрываю лицо руками.

Я не плакал с того момента, как ушел отец. Уже лет десять.

Но делаю это сейчас, сам того не желая. Это совершает мой организм, а мне остается только чувствовать горячие соленые капли, скатывающиеся по щекам. И от этого я становлюсь еще более противен самому себе. Трусливая тряпка, не способная быть до конца ни мужиком, ни ничтожеством. Студень, размазня, жалкий слизняк! Урод, который думает, поступает и живет так же уродливо!