Внешняя политика Священной Римской империи в X–XI веках

Слышал же я, что праздновать Пасху ты решил в Льеже – в месте, где епископ с верностью и благочестием меня принял, когда не было того, кто или благодеяния наши вспомнил, или нашей судьбе сострадал. На чьи благодеяния в отношении меня тебе на самом деле подобало бы ответить королевским великодушием, так что ты мог бы быть столь уверенным в его верности, сколь была испытана верность в отношении нас. Он меня на пасхальном празднестве у себя решил удержать, если случайно не придется дома тебя принимать. Но, скажи же достойно, и как подобает, что этот праздник, так сказать, скорее нас связывает, чем разъединяет; ты хочешь, ты желаешь, чтобы туда я пришел с тобой в день пасхальной радости. Чего также и я желал бы, если не произошло бы то, чего я бы боялся. Также я не могу не бояться тех [людей], которые сожалели бы о том, что мне позволялось жить, лишь только в их руках моя жизнь и смерть оказалась бы. Все мне были бы подозрительны, всех следовало бы опасаться в большой толпе, где столь же трудно осторожность [сохранить и избежать] опасности, сколь больший повод [представляется для совершения] преступления. Поэтому, из окружения тех, которые меня ненавидят, вдаль я отступил, и на краю границ твоего королевства укрепился, чтобы или в убежище безопасное место найти, или, если фортуна моя пожелает, иметь возможность добиваться чужеземной милости и быстро из королевства твоего уйти.

Потому, прошу, чтобы ради своего отца ты расположил в другом месте пасхальную курию и в доме того, кто меня ради человеколюбия принял, разрешил остаться не в качестве императора, а, по крайней мере, в качестве гостя, чтобы не рассказывалось, или в насмешку надо мной, или в упрек тебе, что в торжественный день воскресения моя судьба заставила меня искать сомнительные убежища. Если сделаешь, что я прошу, то я испытаю большую благодарность, однако же, я больше предпочитаю стать нищим в чужих краях, чем подвергаться насмешке в королевстве, которое когда-то было моим».

Это послание отца сын выслушал глухим ухом и не смог отступить от своего решения. По этой причине, когда уже приближалась Пасха, император захотел уйти, епископ и герцог Генрих[564]

, который и сам был приглашен епископом, препятствовали его уходу. Невозможно терпеть, чтобы в такой праздник, покинув крыши людей, он направился в лесные логова диких зверей, ибо без причины его лишили власти, но не привязанности друзей. Если бы они позволили наслаждаться миром, ничего больше мира он не желал, но если бы дело продвинулось к войне, им не должно было недоставать оружия. [Император] же, заявив, что разумнее уйти, чем оставаться, что не стало бы для них причиной бед, когда они с резкостью настояли, наконец, с ними, согласился и на том, чего они требовали, остановился.

12. И уже большая конница, предшествовавшая издали лику короля, подошла к мосту через реку, которая называлась Маас, и выступ другого берега с немногими людьми занял сын упомянутого герцога[565]

, ибо недалеко в засадах по удобным местам расположил толпу вооруженных людей. Для того чтобы вызвать на бой, он тотчас пустил коня вскачь на прямую линию [противника], потом обогнул кругом и возвратился назад, и спросил, решились бы [воины] в равном количестве сразиться с ними. Немедленно со стороны короля переправились к ним столько же [людей] и, смешавшись между собой, движением в разные стороны то в сражение беспорядок вносили, то устремлялись в бегство. Между тем, один и другой, переправившись через мост, количество [их] соратников скрытно увеличили, нарушив условие о состязании равного с равным.

Увидев это, сын герцога вместе со своими людьми повернулся назад – не для того, чтобы бежать, но для того, чтобы обмануть, не для того, чтобы убегая от опасности уклониться, но для того, чтобы преследователей ввергнуть в опасность. Те же [воины], которые были с противоположного берега, увидев бегство, устремились вперед, бегом через мост переправились, стали преследовать бежавших [противников], не зная будущей судьбы и обмана, который скрывался. Когда же после приблизились к месту, где были расположены засады, появившиеся из засад [люди], с большим воодушевлением поднялись на преследователей. Они же, испуганные неожиданной опасностью и взволнованные ужасом так, как будто не имели никакого понятия в военном деле, обратились в бегство. Но кому помогло грудь скрывать и спину ранам подставлять? И так многие были взяты в плен, ранены или убиты и жестокий победитель не имел другого предела злодеянию, если бы не испытывал отвращения к нему.