Вниз по реке

Без какой-либо особой причины, которую я мог бы внятно выразить словами, мне все еще хотелось поговорить с ней. Все-таки мы с ней так и не закончили. Я поднялся по лестнице, неслышно ступая по толстой ковровой дорожке. Длинный, как коридор, холл наверху купался в холодном свете, льющемся из высоких окон. Я увидел внизу ферму, прорезающий ее коричневый проселок. На стенах висели писанные маслом картины, вперед убегал темно-вишневый ковер; дверь комнаты Мириам была приоткрыта. Встав около щели, я увидел внутри Дженис. Ящики были выдвинуты, и она стояла, уперев руки в бока и изучая комнату. Когда моя мачеха двинулась, то двинулась к кровати. Приподняла матрас и, очевидно, нашла то, что искала. Негромкий звук слетел с ее губ, когда она, придерживая матрас рукой, что-то из-под него вытащила. Уронила матрас обратно и внимательно рассмотрела то, что лежало у нее на ладони, – это отблескивало, словно осколок зеркала.

Я заговорил, шагнув через порог:

– Привет, Дженис.

Она резко обернулась ко мне, судорожно сжав пальцы; быстро спрятала кулак за спину, почему-то прикусив губу, будто от боли.

– Что ты тут делаешь? – спросил я.

– Ничего.

Виноватая ложь.

– Что там у тебя в руке?

– Не твое дело, Адам. – Ее лицо затвердело, когда она выпрямилась. – По-моему, тебе лучше выйти.

Я перевел взгляд с ее лица на пол. На паркетный пол позади ее ног падали капельки крови.

– У тебя кровь идет, – сказал я.

В ней вдруг что-то словно надломилось. Неловко сгорбившись, Дженис убрала руку из-за спины. Та, несмотря на боль, была по-прежнему крепко сжата так, что побелели костяшки; кровь и впрямь струйками просачивалась между пальцев.

– Сильно поранилась? – спросил я.

– А тебе не все равно?

– Так сильно?

Ее голова едва заметно двинулась вбок.

– Не знаю.

– Дай-ка посмотрю.

Ее глаза утвердились на моем лице, и я ощутил исходящую от них силу.

– Только не рассказывай ей, что узнал, – произнесла она, раскрывая ладонь. На ней лежало обоюдоострое бритвенное лезвие, блестящее от крови. Набухшие кровью глубокие порезы идеально соответствовали обоим краям лезвия. Я снял его с ладони и положил на прикроватный столик. Взял ее за руку, вторую подставил лодочкой внизу, чтобы поймать кровь.

– Сейчас отведу тебя в ванную, – сказал я. – Хорошенько промоем и осмотрим.

В ванной я сунул ее порезанную руку под холодную воду, а потом обернул чистым полотенцем. В ходе всего процесса Дженис оцепенело стояла, прикрыв глаза.

– Прижми посильней, – велел я. Она послушалась, и ее лицо еще больше побледнело. – Не исключено, что придется зашить.

Когда ее глаза открылись, я увидел, как близка она к срыву.

– Не говори своему отцу. Он скорее всего не поймет, а ей лишние напряги сейчас тоже ни к чему. Он только все испортит.

– Не поймет что? Что у его дочери суицидальные настроения?

– Нет у нее никаких суицидальных настроений! Это здесь ни при чем.

– А что при чем тогда?

Дженис помотала головой.

– Не в том мы положении, чтобы тебе про это спрашивать, а мне тебе отвечать! Она получает помощь. Это все, что тебе на самом-то деле полагается знать.

– Почему-то мне кажется, что это не совсем так… Ну ладно. Давай отведу тебя вниз. Там обо всем и поговорим.

Она неохотно согласилась. Когда мы проходили вдоль высоких окон, я увидел отъезжающий автомобиль Мириам.

– Куда это она? – спросил я.

Дженис резко остановилась.

– А тебе не все равно?

Я изучил ее лицо: поджатый подбородок, новые морщины и дряблую кожу. Моя мачеха никогда не будет мне доверять.

– Она все-таки моя сестра, – сказал я.

Дженис рассмеялась, в голосе ее звучала горечь:

– Хочешь знать? Отлично, я тебе скажу. Она носит цветы на могилу Грея Уилсона. Каждый месяц. – Еще один сдавленный звук вырвался из нее. – Как тебе такая ирония ситуации?

Ответа у меня не было, так что я промолчал, помогая ей спускаться по лестнице.

– Проводи меня в салон, – попросила она.

Я отвел ее туда, и Дженис присела на край козетки.

– Окажи мне одну последнюю любезность, – сказала она. – Сходи-ка на кухню и принеси еще льда и другое полотенце.

Я был уже на полпути к лестнице, когда дверь салона громко захлопнулась. Я все еще стоял там, когда услышал, как в замке провернулся ключ.

Вернулся, дважды постучал, но она предпочла не отвечать.

Из-за двери еле слышно доносился лишь сдавленный плач, перемежающийся всхлипывающими причитаниями.

* * *

Мириам нашлась там, куда, по словам своей матери, и собиралась. Она стояла на коленях, сильно наклонившись вперед, и издалека казалось, будто на могилу присела огромная ворона. Ветер, гуляющий меж выветрившихся надгробий, шевелил ее платье – не хватало лишь глянцевых перьев, скорбного клича. Пока я на нее смотрел, руки ее безостановочно двигались. Проворные пальцы отыскивали сорняки и вырывали их из земли; букет был расположен идеально ровно. Она подняла взгляд, заслышав меня, и слезы поползли у нее по щекам.

– Привет, Мириам.

– Как ты меня нашел?

– Твоя мать сказала.

Она выдернула очередной сорняк и бросила его по ветру.

– Сказала, что я здесь?

– А это тебя удивляет?

Мириам уронила голову, смахнула слезы, оставив под глазом темный земляной след.