Вниз по реке

Поехал я к дому Долфа – тот был пуст и темен. Стянул с себя промокшую одежду и упал на диван. Мысли безостановочно кружились в голове – гипотезы, теории, отчаяние. В пятнадцати милях от меня на твердой узкой койке лежал Долф. Наверняка без сна. Наверняка испуганный. Пожираемый страшной смертельной болезнью, выискивающей последний жизненно важный кусочек. Сколько пройдет времени, прежде чем рак окончательно достанет его? Шесть месяцев? Два месяца? Один? Я совершенно не представлял. Но когда не стало моей матери, а мой отец на несколько лет закрылся от меня в своем горе, именно Долф Шеперд все изменил. Я по-прежнему чувствовал силу его тяжелой руки у себя на плече, как и всегда. Долгие годы. Тяжелые годы. Именно Долф помог мне преодолеть их.

Если ему суждено умереть, на лице его должен быть солнечный свет.

Я подумал про открытку в бардачке моей машины. Если я был прав и Долф не убивал Дэнни, тогда эта открытка могла обещать ему свободу. Но кто мог ложно послать ее? Кто-то, у кого имелась причина желать смерти Дэнни. Кто-то достаточно физически сильный, чтобы спрятать его тело в расщелине на вершине утеса. Но отец был прав в одном: у Долфа могли иметься свои собственные соображения, и мы совершенно не представляли, в чем они могли заключаться. Прикрыв глаза, я попытался не думать о словах Паркса: «Может, он сам хотел, чтобы тело нашли». И опять не слышать голос Долфа: «Грешники обычно расплачиваются за свои грехи». Под раскаты грома в голову лезли темные мысли. Если Долф убил Дэнни, ему требовалась чертовски веская причина. Но могла ли она у него быть? Было ли такое вообще возможно? Меня довольно долго здесь не было. Что изменилось за эти пять лет? Какие люди?

Я все пережевывал эту мысль, пока не провалился в сон, и впервые мне не снились ни мать, ни кровь. Вместо это мне снились зубы – зубы рака, пожирающего хорошего человека заживо.

Проснулся я незадолго до шести утра, чувствуя себя так, будто не спал вообще. В шкафчике нашелся кофе, так что я поставил его вариться и вышел из дома на водянистый серый свет. До восхода оставалось где-то с полчаса – тихо, ни ветерка. О недавнем буйстве стихии напоминали лишь листья, безвольно поникшие под темными водяными бусинками, да примятая к земле трава. На подъездной дорожке поблескивали лужи, черные и гладкие, как разлитая нефть.

Это было чудесное, тихое утро, но тут я услышал это – многоголосый вой и лай собак, стаей преследующих добычу. Совершенно первобытный звук, породивший противное покалывание в спине. Он поднимался над холмами, а потом опадал. Поднимался и опадал, словно бред какого-то безумца. А потом быстро, один за другим, треснули несколько выстрелов, и я понял, что отцу тоже не спится.

Я прислушивался еще с минуту, но поднятый собаками шум утих вдали и больше никто не стрелял. Так что я зашел в дом.

По пути в душ заглянул в комнату Грейс. Ничего не изменилось, и я потянул дверь обратно на себя, закрывая ее. Пройдя в ванную дальше по коридору, включил воду. Вымылся быстрыми, экономными движениями и насухо вытерся полотенцем. Пар последовал за мной обратно в гостиную, где я обнаружил Робин, сидящую на том самом диване, на котором я спал. Ее напряженно растопыренные пальцы машинально поглаживали подушку. Когда она встала, то показалась мне маленькой и бледной и куда больше похожей на мою любимую, чем на копа.

– Похоже, я всякий раз застаю тебя под душем, – заметила Робин.

– В следующий раз присоединяйся, – улыбнулся я, но день начинался слишком уж мрачно для подобного легкомыслия. Я открыл объятия, ощутил холодное прикосновение ее лица к груди.

– Нам надо поговорить, – сказала она.

– Дай для начала одеться.

К тому времени, как я вернулся, Робин успела налить себе кофе. Мы расположились за кухонным столом. Дымка в лесу понемногу рассеивалась, солнце уже протягивало свои острые пальцы в промежутки между деревьями.

– Я слышала про признание Долфа, – сказала она.

– Это полная чушь! – Прозвучало это куда более напористо, чем я намеревался.

– Откуда такая уверенность?

– Я знаю этого человека.

– Этого недостаточно, Адам…

Я немного потерял контроль над собой:

– Да я всю жизнь его знаю! Он вырастил меня!

Робин сохраняла спокойствие.

– Ты не дал мне договорить. Этого недостаточно, если мы собираемся помочь ему. Нам нужна какая-то трещина во всей этой истории, слабое место, от которого можно плясать.

Я изучил ее лицо. На нем не читалось каких-то недоговоренностей.

– Прости, – сказал я.

– Давай поговорим о том, что мы можем сделать.

Она явно хотела помочь, но у меня на руках оказалась материальная улика, свидетельство совершенного преступления – возможно, первого из многих.

– Не мы, Робин. Только я.

– Что ты этим хочешь сказать?

– Я пойду на все, чтобы вытащить Долфа оттуда! Ты понимаешь, что я говорю? Абсолютно на все. Если ты будешь мне помогать, твоя карьера может рухнуть. Много чего другого может рухнуть. Я буду делать то, что мне придется делать.

Я ненадолго примолк, чтобы она успела обдумать мои слова.

– Это-то ты понимаешь?

Робин нервно сглотнула.

– А мне плевать.