Вниз по реке

– Она не одобряет, когда я прихожу сюда. Говорит, что это ненормально.

Я присел на корточки.

– Твоя мать больше озабочена настоящим, по-моему. Настоящим и будущим. Но не прошлым.

Мириам обвела взглядом тяжелое небо – и вроде как была подавлена тем, что увидела. Слезы прекратились, но она по-прежнему казалась какой-то поникшей и серой. А вот букет рядом с ней был блистателен, строг и влажно свеж – прислоненный к камню с высеченным на нем именем погибшего парня.

– Я тебе не мешаю? – спросил я.

Она вдруг застыла.

– Я никогда не думала, что это ты его убил, Адам. – Мириам неуверенно положила руку мне на колено – успокаивающий жест, подумал я. – Нисколько ты мне не мешаешь.

Я двинулся, чтобы в ответ положить руку поверх ее ладони, но в последнюю секунду передумал и переместил ее повыше на предплечье. Она резко дернулась, и короткое шипение боли вырвалось из ее губ. Меня наполнила мрачная уверенность. То же самое произошло в больнице, когда я дотронулся до ее руки, – она сказала, что я ее испугал. Теперь я в этом сильно сомневался.

Мириам опустила взгляд к земле и выставила перед собой руку, словно опасаясь, что я могу потянуться к ней опять. Отвернула от меня плечи. Она явно испугалась, так что я негромко заговорил:

– Можно взглянуть?

– На что взглянуть? – Оборонительным тоном. Едва слышно.

Я вздохнул.

– Я застал твою мать за тем, как она обыскивала твою комнату. Она нашла бритву.

Мириам косо втянула голову в плечи и словно свернулась в клубок. Я подумал о длинных рукавах, которые она предпочитала, размашистых юбках и длинных брюках. Она держала кожу скрытой от посторонних глаз. Поначалу я ничего такого не подумал, но лезвие выставляло все в совершенно ином свете.

– Она не должна была так поступать! Что за самоуправство?

– Могу лишь предположить, что она беспокоилась за тебя. – Я немного выждал, прежде чем попросить еще раз. – Так можно взглянуть?

Мириам ничего не стала отрицать, но ее голос даже еще больше истончился:

– Только не говори папе.

Я успокаивающе выставил перед собой открытую ладонь.

– Договорились.

– Я не так часто это делаю, – произнесла Мириам. Ее глаза были полны мольбы и испуга, но она храбро протянула ко мне полусогнутую руку. Я взял ее – она оказалась горячей и влажной. Ее пальцы судорожно сжались, когда я как можно осторожней отвернул рукав. Дыхание с шипением вырвалось у меня из губ. Были здесь и свежие порезы, и частично зажившие. Виднелись и совсем старые шрамы – тонкие, белые и жуткие.

– Так что ни на какие оздоровительные грязи ты не ездила, так?

Мириам окончательно съежилась.

– Восемнадцать дней стационарного лечения, – тихо прошелестела она. – В одном месте в Колорадо. В самом лучшем якобы.

– И папа ничего не знает?

Мириам помотала головой.

– Это касается только меня. Меня и мамы. Если папа узнает, все станет только еще хуже.

– Ему следовало тоже принять какое-то участие, Мириам. Не понимаю, как утаивание подобных вещей может кому-то помочь.

Она опустила голову еще ниже.

– Я не хочу, чтобы он знал.

– Почему?

– Он уже и так думает, что со мной что-то не так.

– Нет, не думает.

– Он думает, что я дерганая.

Мириам была права. Отец действительно использовал подобные слова.

И наконец я задал самый большой вопрос, хотя уже знал, что простого ответа на него нет и не будет.

– Почему, Мириам?

– Это забирает боль.

Я всеми силами старался понять.

– Какую боль?

Моя сестра посмотрела на надгробие с четко высеченным на нем именем Грея Уилсона.

– Я действительно любила его, – произнесла она.

Эти слова застали меня врасплох.

– Ты серьезно?

– Это был секрет.

– Я думал, вы просто друзья! Все так думали.

Мириам покачала головой:

– Мы любили друг друга.

Мой рот приоткрылся.

– Он собирался жениться на мне.

Глава 22

Мириам никогда не была такой, какой, по мнению отца, ей следовало быть. Она была красива – пусть даже и в бледном, неярком и приглушенном смысле этого слова, – но временами настолько молчалива, что о ее присутствии можно было легко забыть, оказавшись с ней в одном помещении. Она была такой с самых ранних дней – ранимой и маленькой, легко теряющейся в тени. Наверное, просто все остальные в семье были чересчур уж общительны. А может, ее мать была не единственной, кто подавлял Мириам. Может, это были групповые усилия – ненамеренные, но чертовски действенные. Я и сам знал, как слабость способна со временем отгородить от остальных людей. Когда ей было двенадцать, некоторые девочки в школе были недобры к ней. Мы никогда не выясняли, что она под этим понимала, – наверное, что-то типичное для девчонок в этом возрасте, всегда представлял я. В чем бы ни заключалось пренебрежение одноклассниц, Мириам три недели ни с кем не разговаривала. Отец поначалу проявлял терпение, потом стал все больше раздражаться. Под конец последовал взрыв – грубые слова, которые нелегко забыть. Мириам расплакалась и выбежала из комнаты, а его извинения, позже тем же вечером, не принесли никакого результата.