Внук Донского

Фома только что закончил совещание со своими главными подручными и сидел на лавке, опершись на колени и задумавшись, спиной к столу. Я подошёл к нему, ожидая, когда он меня заметит.

— Иже требно еси? — наконец послышалось от него.

— Почему ты к шишам подался? Хотел ведь в Смоленск вернуться.

Вскинул удивлённо глаза, но ответил спокойно:

— Сведал, кои мужи в погибели семьи моей винны. Дондеже не покараю лиходеев, не утишуся.

— Морозов, что ли, Свербигуз который?

Фока криво ухмыльнулся:

— Деригуз его кликоша, но тей глагол такожде леп. Его и полюбника она…

Судя по моим устоявшимся впечатлениям, от этого боярина можно было нечто подобное ожидать, но представить эту тушу в качестве объекта чьего-либо вожделения было сложновато.

— …Князя нашего Юрия Димитриевича.

Вот уж не ожидал, что Фока произнесёт имя моего отца. Свечку что ли возле них держал? Хотя… Слово может иметь значение любимца, фаворита, но всё равно в неблаговидном контексте.

— Не знаю, кто тебе такую чушь мог в уши наплести, — взорвался я, — Дружок твой Алимпий выдал меня Единцу, а ты ему веришь. Спроси Селивана.

— Не Алип ми сие рече. В узилище вор Единец под пыткою то поведал ми, иже государь сам повелел злодеяти. Покрал я Кирияка людьми сеими чрез подземье и вызнал вся. Мнозе он рекл о содеянном. После казнил скнипу злокозну умертием мученны. Аще живый буду, отомщу всем погубителям, и Морозову злохитренну, и Юрию, князцу погану, и всему роду Калитину, аспидову, — произнёс бывший боярин.

Говорил он, силясь, будто с трудом выдавливал слова из гортани выдыхаемым воздухом.

— Сочувствую твоему горю, Фока, но верить наветам Кирияка нельзя. Он мог злонамеренно опорочить своего государя, — решительно возразил ему, — Может быть, твоя семья всё ещё жива. Надо верить в лучшее.

— Несть боле моей семьи…, — изменившимся голосом проговорил Фока, — Всех порешили убивцы. А ты, Макаша, ступай в опочивальню. Голова болит, небось?

И правда, передавать благую весть озлобленному человеку бесполезно. Не поверит. Оставаться в лагере шишей представителю семейства Калитиных становилось опасно. Макашка истинный может в любой момент нарисоваться. Прошёл к коновязи. Я ещё раньше заметил, что любой житель поселения мог спокойно отвязать любую лошадь и отправиться куда-нибудь на прогулку. Никаких постовых и сторожей поблизости не имелось. Запрыгнул на облюбованного конька и медленно поехал из лагеря. Найдя лесную тропу, припустил скотинку. Попадались едущие навстречу шиши, приветствовали. Просто поражаюсь беспечности военизированного подразделения. Вскоре выехал на дорогу, вдали завиднелись домишки селян.

Корчемник участливо ахнул, увидев мою рожу. Я вякнул чего-то несущественное, специально упомянув его имя Угрим. Как я понял, мужчина видел меня, заходящим в номер и снова упитым в стельку. Вдруг я являюсь трезвым, хоть и немного помятым. Хорошо же им живётся, людям Фоки — дорогое вино, бабы, адреналин. Всё — бесплатно.

Прошёл в номер. Макашка дрых, на этот раз приодетый нижней портью. Вернулся к корчемнику и попросил бумагу и перо. В письме Фоке сообщил, что его семья жива и здорова и ждёт встречи с ним в уделе князя Вышегородского. Подписался — твой друг княжич Дмитрий Юрьевич. Ещё приписал, что Селиван действительно является беглым холопом и попросил позаботиться о нём.

Ждать, пока мой двойник просохнет, не стал. Решил больше не тянуть кота за фаберже и растолкал его. Ошалевшему от сна подростку растолковал о чрезвычайной важности записки, которую требовалось передать атаману Фоке.

Пацан попытался некоторое время словить фокус и затем выдал что-то на тему пользы трезвости, а также опасности раздвоения личности. Я оставил его приходить в себя и прошёл к своему коню. У вертевшегося во дворе мальчишки выспросил маршрут к селу Глазуново и вскоре пылил на резвой кобылке по грунтовой трассе.

28

После топкого брода через узкую в пять шагов Вигу, дорога к селу уходила влево от основной трассы на Чухлому. По ней проехал примерно километра три по глухому смешанному лесу, пока за поворотом не показались избы. Село было небольшим в двадцать дворов и с приземистой церковкой. Глазуновская усадьба по виду мало чем отличалась от обычной крестьянской избы, выдавая скромный достаток её владельцев. Только здание было чуть побольше, крыльцо немного повыше и тын покрепче. Запруда ручья возле банного сруба была вся заполнена гогочащими купающимися мужчинами. Скорее всего, там веселились мои бойцы.