Водораздел

— Да, — вздохнула Доариэ.

— Хуоти-то уже в том возрасте, что мог бы и невестку привести в дом, — продолжала Паро.

Она давно мечтала, чтобы Хуоти посватался к их Иро.

— Успеет, — ответила Доариэ, поняв, куда гнет соседка. — Молодые они еще.

— Хорошо им сейчас вдвоем в риге, — зашептала ей на ухо Паро. — Иро там картошку печет. Испеченная в золе картошка такая рассыпчатая, вкусная…

— Да ну тебя, Паро, — прервала ее Доариэ, усмехнувшись впервые после смерти дочери.

Нет, она ничего не имела против Иро. Правда, Наталия ей больше нравилась. Она такая стеснительная, всегда готова помочь. Пусть Хуоти сам выбирает.

Когда Паро ушла, жена Хилиппы сказала:

— Давеча Хилиппа говорил, чего это Доариэ стесняется… Могла бы она и в нашей риге… Как и раньше.

Доариэ молчала. Что она могла сказать? Пусть Поавила сам решает…

Рано утром, когда Доариэ и Хуоти пошли с ушатом за водой на деревенский колодец, Доариэ вдруг показалось, что откуда-то со стороны погоста слышатся далекие выстрелы. Утро было тихое и ясное, но вряд ли выстрелы могли донестись с самого погоста. Туда как-никак от Пирттиярви целый день пути, даже если шагать торопко. Может быть, стреляли где-то ближе? А может быть, только почудилось?

— Опять, — сказала Доариэ встревоженно.

Они одновременно подняли коромысло с ушатом. Доариэ шла позади, придерживая рукой ушат, чтобы вода не выплескивалась.

Микки с утра ушел проверять силки и пробыл в лесу до полудня. Домой он шел радостный — в кошеле у него было два рябчика и большой тетерев. Но когда Микки вышел на обрывистый берег реки, его беззаботная веселость сменилась тревогой, и остаток пути до дому он чуть ли не бежал.

— Идут, — выдохнул он, влетев в избу.

Мать и брат даже не спросили Микки, кто идет. Они это поняли сразу по его испуганному виду.

— А-вой-вой! — запричитала, засуетилась мать. — Прячьтесь скорей в подполье.

Но они не успели спрятаться — около дома уже появились финские солдаты. Они прошли через деревню, не заходя в избы. Следом за ними появились люди в гражданской одежде. Они гнали взмыленных лошадей, с трудом тянувших волокуши с ранеными. Лежавший на одной из волокуш был с головой накрыт окровавленной, забрызганной грязью простыней.

Когда отступавшие белофинны прошли через деревню, Хуоти решил наносить дров в ригу. Накладывая дрова, он заметил какого-то человека, шедшего к деревне от речки. Человек был без шапки, шел, с опаской озираясь, и выглядел еще более утомленным, чем только что прошедшие через деревню финны.

Хилиппа Малахвиэнен тоже наблюдал из окна своей избы за этим путником. Еще издали он узнал Сергеева. Сначала Хилиппа хотел куда-нибудь уйти, чтобы не встретиться с ним, но потом все-таки вышел во двор.

— Заходи, — крикнул он, когда Сергеев поравнялся с его домом.

Вид у Сергеева был довольно жалкий. Он так запыхался, что не мог слова вымолвить, махнул лишь рукой: мол, некогда ему. Отдышавшись, Сергеев спросил:

— В деревне красные?

— Никого нет, — успокоил его Хилиппа.

— И финнов нет? — встревожился Сергеев. — Лодку бы… Надо переправиться через озеро.

Заметив, что Хуоти стоит возле своего дома и наблюдает за ними, Хилиппа опять пригласил:

— Пойдем ко мне. Что тут на дворе стоять.

Войдя в дом, Сергеев устало опустился на скамью и, все еще тяжело дыша, стал рассказывать отрывистым голосом:

— Пришлось по лесам идти… От самого Айонлахти.

— Подай-ка нам чего-нибудь перекусить, — велел Хилиппа жене.

Айонлахти находилось на полпути от Вуоккиниеми к Пирттиярви. Это была не деревня. Просто стояла избушка, в которой путники могли остановиться, и был причал для лодок. Летом белофинны построили еще навес, под которым хранили мешки с крупой и всякое снаряжение, доставляемое им время от времени из Финляндии. Оттуда грузы на лодках перевозились затем в Вуоккиниеми. Из Айонлахти туда можно было добраться и кружным путем по суше, но дорога была очень плохая и на телеге по ней проехать было невозможно.