Водораздел

Оказалось, Теппана ходил проверять посты. На одном из постов стоял Хома, молчаливый тихий мужичок из Понкалахти. Он был не из фронтовиков и в отряд вступил в своей деревне. Взяли его как носильщика — он нес кошель с продуктами. Послать Хому в караул Теппана решил только в Пирттиярви, чтобы дать отдых легионерам, проделавшим нелегкий путь на веслах и по суше от самой Кеми и, конечно, изрядно уставшим. И надо же было, чтобы именно на того Хому нарвался заблудившийся белофинн. Финн шел со стороны границы: он, видимо, сбился с дороги и не знал, в какую сторону идет. Увидев обомлевшего неприятельского солдата, Хома махнул ему рукой. «Уходи», — прохрипел он.

Выслушав рассказ Теппаны о Хоме, мужики дружно зареготали. Только брат Еххими Витсаниеми не смеялся.

— Попадись он мне, так я бы… — угрюмо сказал он.

С улицы послышался шум, крики. Все бросились смотреть, что там такое. Хёкка-Хуотари и Хуоти тоже вышли.

Оказывается, подошла вторая рота. В деревню хлынула толпа вооруженных мужиков, знакомых и незнакомых. Один из них волочил за собой пулемет на колесах. Но Хуоти сейчас было не до пулемета. Он искал среди них отца. Но отца нигде не было видно.

Пулька-Поавила пришел домой только на следующий день, вместе с Крикку-Карппой, который догнал его в дороге. Крикку-Карппа давно рвался домой, но его не пускали. Потом однажды на Вочаж доставили пленного белофинна, того самого, которого Теппана захватил в избушке в Куренполви. Пленный, дрожавший от страха, забился на верхние нары. Кое-кому из отрядовцев пришло в голову попугать его, и они стали покалывать пленного штыками снизу, сквозь щели в нарах. Крикку-Карппа пристыдил их, обозвал лахтарями. И хотя они сразу прекратили свое «развлечение», на душе у Крикку-Карппы остался очень нехороший осадок. На следующий день он отправился в Кемь и упросил Ховатту отпустить его. На первой же лодке, отправившейся со снаряжением в верховье, Крикку-Карппа отбыл домой. В Вуоккиниеми он догнал Пульку-Поавилу. Там они вместе с другими отрядовцами отпраздновали победу, так что когда они отправились дальше, у всех изрядно болели головы. По дороге они допили ром, который у них еще оставался, и в деревню явились в самом веселом расположении духа.

Финские буржуи

собрались воевать… —

напевая, вошел Пулька-Поавила в избу.

Доариэ чесала шерсть. Она прервала работу, печально посмотрела на мужа, но ничего не сказала. Хуоти тоже молчал. Микки в первый раз видел отца пьяным и невольно подвинулся поближе к матери.

— Что, не узнаете? — гаркнул Поавила, не понимая, почему в доме никто не обрадовался его возвращению.

— Насто померла, — наконец, выдавила из себя Доариэ и заплакала, закрыв лицо подолом платья.

— Померла?

Поавила застыл как вкопанный. Хмель сразу вылетел из головы. Как же так? А он-то хорош…

Поавила осторожно поставил винтовку в угол, тяжело сел на скамью рядом с женой и обхватил голову руками. Плечи его вздрагивали.

— Бедный мой Поавила! Плачь не плачь, а не вернешь, — сказала, наконец, Доариэ, утирая слезы. — Я тебе есть подам… тетерева сварили… Позавчера Микки добыл… Ты ж есть хочешь…

Поавила отказался от еды, взял фуражку.

— Пойдем со мной, — сказал он жене.

Они молча дошли до кладбища.

— В субботу похоронили, — сказала Доариэ у могилы Насто. — От какой-то заразы померла. Сын учителя тоже умер от той же болезни.

Поавила стоял и молчал. В душе своей он просил дочь простить его за то, что он явился домой в таком виде. Он же не хотел, не знал. Насто, девочка…

С тяжелым, гнетущим чувством шел Поавила с кладбища. Вот место, где он собирался строить новую избу. Он не мог не завернуть туда. Доариэ покорно пошла следом. Остановившись у груды бревен, Поавила осмотрел их, потом пересчитал. Не хватало трех бревен.

— Я дала их Хилиппе, — виновато сказала Доариэ. — Он для риги просил…

— Хилиппе? — хмуро переспросил Поавила.

— Да он обещал вернуть, — оправдывалась жена.

— Отец! Иди домой! — издали крикнул Хуоти. — Хёкка-Хуотари зовет, — добавил он, подбегая. Вид у него был встревоженный.

— Что случилось?

— Хилиппу хотят убить.

— Ты что это мелешь-то? — не поверила Доариэ.

— Правда, мама.

— Кто? — спросил отец.

— Мужики из отряда.

— А-вой-вой… Да ведь без Хилиппы-то мы с голоду померли бы. Он нам и потроха от коровы дал. И лошадь пообещал… Боже милостивый, — взмолилась Доариэ. — Все мы грешны… Только на могиле у Насто были…

В избе Поавилу ждали Теппана и еще несколько мужиков из отряда. Из деревенских был только Хёкка-Хуотари.

— …и дочь свою домой не пускает, — говорил Теппана голосом обвинителя, когда Поавила в сопровождении жены и сына вошел в избу.

Евкениэ в избе не было. Видно, ушла в деревню просить милостыню. Каждый день она брала сына и шла из дома в дом, зная, что ей что-нибудь подадут. Так оно и было: не успел Поавила ничего сказать, как вошла Евкениэ и, переступив порог, протянула Доариэ свою суму.

— А пастушке и пастушку опять хлебца дали, — сообщила она радостно.

Поавила подошел к дочери Хилиппы и поздоровался с ней, как бы не замечая ее странности.