Военная разведка Японии против СССР. Противостояние спецслужб в Европе, на Ближнем и Дальнем Востоке. 1922—1945

Вскрытое японской военной разведкой усиление советской группировки в приграничной с Маньчжурией полосе и участившиеся диверсионные акты на КВЖД заставили японское правительство созвать в августе того же года расширенное совещание, посвящённое обсуждению сложившейся ситуации и корректировке курса империи в отношении СССР. Известный своим милитаристским настроем военный министр Араки Садао, используя тезис об «угрозе с севера», настойчиво призывал руководство страны готовиться к войне с Советским Союзом, однако оппозиция в лице военно-морского министра и премьер-министра убедила 27 августа 1932 г. правительство принять политику «умиротворения СССР» и избегания военного столкновения с Москвой[287].

Решение правительства во многом опиралось на материалы Разведуправления за 1932 г., в которых красной нитью проходила мысль о стремлении нейтрально настроенного по отношению к Токио советского руководства избежать открытого столкновения на своих дальневосточных границах. В то же время аналитики Генерального штаба предлагали Кабинету министров не торопиться с принятием предложения Москвы заключить пакт о ненападении в силу ряда нерешённых советско-японских проблем, но рекомендовали начать консультации о продаже КВЖД ввиду её стратегического значения для операций в Маньчжурии[288].

Выбранный правительством курс был подтверждён в октябре следующего года Советом пяти министров – специально образованным кризисным органом в составе премьер-министра, министров финансов, иностранных дел, военного и военно-морского министров. Несмотря на повторное предложение Араки оказать силовое давление на Советский Союз для устранения потенциальной угрозы Японии со стороны его группировки на Дальнем Востоке, военно-морской министр высказался за сохранение дружеских отношений с СССР в условиях нараставшего мирового экономического кризиса и предложил средствами дипломатии подталкивать Москву к переориентации её внешней политики с Китая на Ближний Восток. Позицию флота полностью разделял МИД, считавший нормальные отношения с Советским Союзом залогом успешного разрешения проблем эксплуатации нефтяных и угольных месторождений на Северном Сахалине, предоставления японцам рыболовных концессий на Дальнем Востоке и снижения военной напряжённости на советско-маньчжурской границе[289]

.

Необходимо отметить, что агрессивный настрой армейских кругов объяснялся не только сложившейся практикой независимости их решений и нагнетаемой Араки истерией по поводу «советской угрозы», но и тем обстоятельством, что, располагая относительно точными сведениями о росте советской группировки войск на границе с Маньчжурией, командование армии не имело документальных данных о намерениях СССР и исходило из предположения о возможном советском вторжении в Маньчжоу-Го: хотя в 1933 г. Разведуправление вновь подтвердило, что военные приготовления Москвы на Дальнем Востоке носят оборонительный характер, однако сделало вывод, что после окончания второй пятилетки (1933–1937) она будет способна перейти к открытому вмешательству в японскую политику на континенте. Особое беспокойство у Генштаба вызывала начавшаяся с 1934 г. переброска на юг Приморья тяжёлых бомбардировщиков ТБ-3, которые могли уничтожить объекты и коммуникации в Маньчжурии, Корее и Японии[290].

В свою очередь, Москва после выхода Квантунской армии к советским границам также укрепилась в подозрениях по поводу агрессивных намерений Токио. В мае 1932 г. начальник Штаба РККА А.И. Егоров направил наркому по военным и морским делам К.Е. Ворошилову доклад о разработке нового мобилизационного плана, в котором назвал Японию одним из вероятных противников, способным весной 1933 г. выставить для нападения на СССР 36 пехотных дивизий, 7 кавалерийских бригад, 600 танков и 1900 самолётов[291]. Аналогично считал заместитель наркома обороны М.Н. Тухачевский, писавший в докладной записке К.Е. Ворошилову 25 февраля 1935 г.: «Оценивая польско-германские силы, необходимо учитывать, что вряд ли Германия и Польша выступят против нас без участия в войне Японии. Необходимо поэтому независимо от западных фронтов, предусмотреть на Дальнем Востоке силы, необходимые для самостоятельной борьбы с японской армией»[292]

.

Оккупация Японией северо-востока Китая и опасения по поводу возможного нападения Польши, Румынии, Финляндии и стран Прибалтики обусловили принятие советским руководством в 1933–1935 гг. программы скачкообразного роста Красной армии во второй пятилетке, благодаря которому механизированные войска стали бы её основным элементом в боевых операциях, численность авиации выросла в 3 раза, артиллерия перешла на механическую тягу, а стрелковые войска были моторизованы, усилены артиллерией, танками и средствами радиосвязи[293].