Военная разведка Японии против СССР. Противостояние спецслужб в Европе, на Ближнем и Дальнем Востоке. 1922—1945

Хотя все резиденты в японских и маньчжурских консульствах на Дальнем Востоке, в Сибири и Забайкалье числились за ГШ, фактически они подчинялись командующему Квантунской армией, который определял круг решаемых ими задач и объём выделяемых средств по статье «Секретные расходы»[302].

В последующие годы к указанным разведорганам добавились резидентура в Одессе, которую в декабре 1934 г. под прикрытием должности младшего секретаря японского вице-консульства возглавил капитан Комацу Мисао, и резидентура в Александровске-Сахалинском во главе с капитаном Амано Исаму («Сато Дзиро»), официально зачисленным в сентябре 1936 г. в штат дипломатической миссии младшим переводчиком.

Что касается создания восточноевропейского разведцентра, то в июле 1932 г. военный атташе в Польше подполковник Хата Хикосабуро был назначен по совместительству ВАТ в Румынии, сконцентрировав в своих руках руководство агентурной разведкой в европейской части СССР, а его помощником стал военный стажёр в польской армии капитан Усуи Сигэки[303]

. Однако в полноценный руководящий орган варшавская резидентура не превратилась: в соответствии с утверждённым 6 октября 1932 г. начальником ГШ «Планом подрывных операций», за руководство диверсиями с позиций Европы и Турции отвечал военный атташе во Франции, в подчинение которого с началом войны с Советским Союзом переходили разведывательно-диверсионные резидентуры в Великобритании, Франции, Германии, Голландии, Австрии, Финляндии, Эстонии, Литве, Польше, Румынии, Турции, Иране и Афганистане в составе 18 офицеров[304].

Необходимо отметить, что появление на свет этого документа, содержавшего перечень мер на случай войны с СССР, Китаем и США, свидетельствовало о серьёзной обеспокоенности японских военных кругов перспективой вооружённого столкновения с Москвой за Маньчжурию. По своему содержанию план повторял предложения Канда (1927) и Касахара (1931) и предусматривал поддержку повстанческого движения на Украине, в Грузии и Азербайджане, установление связей с антисоветскими организациями в Европе и на Ближнем Востоке с последующим выходом через них на единомышленников в СССР, налаживание контактов с военными и разведывательными органами Франции, Польши, стран Малой Антанты, Прибалтики и Турции. Однако авторы плана особо подчёркивали, что проведение каких-либо активных мероприятий в мирное время запрещалось до поступления специального распоряжения[305].

Выход Квантунской армии к советским границам и ответные меры СССР по укреплению рубежей на Дальнем Востоке значительно осложнили деятельность японской разведки в нашей стране. В докладе от 25 ноября 1935 г. о Красной армии военный атташе в Москве Хата Хикосабуро так красноречиво характеризовал агентурно-оперативную обстановку в Советском Союзе: «Ведение агентурной разведки по Советской армии является чрезвычайно трудным делом. В настоящее время подвижки в сборе агентурной информации происходят с большим трудом, кроме того, Красная армия находится в процессе модернизации и совершенствования, вследствие чего получение точной информации о ней становится проблематичным. Поэтому детально ответить на поставленные исследовательской группой по вооружению вопросы я не могу, и чрезвычайно много моментов, к моему глубокому сожалению, остаются неосвещёнными»[306]

.

При этом круг решаемых московской резидентурой задач после «маньчжурского инцидента» значительно вырос: назначенный вместо Касахара военным атташе подполковник Кавабэ Торасиро получил в январе 1932 г. указания Генштаба собирать информацию о мобилизационных возможностях Красной армии, работе органов связи и военных сообщений, развитии военной промышленности, состоянии артиллерийских частей резерва Главного командования (РГК), стратегии и тактике применения крупных войсковых соединений. Особый интерес для японской военной разведки представляли сведения о ВВС – организация, дислокация, численность авиационных частей, тактико-технические характеристики (ТТХ) и перспективные разработки боевых самолётов, количество выделяемой для Дальневосточного театра авиации[307].

Существенное значение для решения этих задач имело присутствие в частях Красной армии японских военных стажёров, подчинявшихся непосредственно военному атташе. С 1931 по 1936 г. стажировку в Советском Союзе прошло не менее 20 офицеров японской армии, которые прикомандировывались к стрелковым, танковым, артиллерийским, кавалерийским, авиационным полкам Белорусского, Киевского, Ленинградского, Московского и Харьковского ВО. Их отчёты, наряду с публикациями советской печати, встречами с представителями НКВМ и НКИД, личным наблюдением за военными объектами[308], агентурными сведениями и информацией от ВАТ Германии и Польши, ложились в основу итоговых докладов военного атташе для Токио о Вооружённых силах СССР.