Война и мир в глобальной деревне

и делит не метафизические, а реальные нравственные наименования». Его видение уходящей цивилизации, как выразился бы Том Маколей, знакомо каждому школьнику:

Прошло уже шестнадцать или семнадцать лет с той поры, как я видел королеву Франции, тогда еще жену дофина, в Версале; несомненно, никогда доселе не появлялось там существо столь восхитительное; она едва вступила в эту сферу, украшением и отрадой которой стала; я видел ее в момент, когда она только всходила над горизонтом, подобная утренней звезде, излучающая жизнь, счастье и радость. О, какие перемены! Какое сердце нужно иметь, чтобы без волнения наблюдать такой взлет и такое падение! Мог ли я думать, когда видел, как она принимала знаки уважения и восторженной почтительной любви, что ей когда-нибудь придется носить и таить в груди противоядие, позволяющее мужественно противостоять самым ужасным катастрофам! Мог ли я вообразить, что доживу до того времени, когда увижу, как галантная нация, нация людей чести и кавалеров, обрушит на нее такие несчастья! Я думал, что десять тысяч шпаг будут вынуты из ножен, чтобы наказать даже за взгляд, который мог показаться ей оскорбительным. Но век рыцарства прошел. За ним последовал век софистов, экономистов, конторщиков, и слава Европы угасла навсегда. Никогда, никогда больше мы не встретим эту благородную преданность рангу и полу; этого гордого смирения, повиновения, полного достоинства, подчинения сердца, которое в рабстве сохранило восторженный дух свободы.

Щедрость, защита слабых, воспитание мужественных чувств и героизма — все разрушено. Они исчезли — эта чувствительность к принципам, строгость чести, которая ощущала пятно как рану, которая внушала отвагу и в то же время смягчала жестокость, которая оживляла все, к чему прикасалась, и при которой даже порок утрачивал половину зла и грубости.

Чувства и мысли, составившие целую нравственную систему, коренились в древнем рыцарстве; сам принцип внешне претерпевал изменения, ибо менялись условия человеческой жизни, но он продолжал существовать и оказывал свое влияние на длинный ряд поколений, сменяющих друг друга, вплоть до нашего времени. Если он полностью исчезнет, то, боюсь, потеря будет огромной. Именно он был отличительной чертой современной Европы. Именно он придавал блеск любым формам правления, еще со времен азиатских империй и, может быть, государств античного мира в период расцвета...

Но сейчас все изменилось. Все привлекательные иллюзии, которые делали власть великодушной, повиновение добровольным, придавали гармонию разнообразным жизненным оттенкам, внушали чувства, украшающие и смягчающие частную

жизнь, — все они исчезли от непреодолимого света разума. Все покровы, украшающие жизнь, были жестоко сорваны; навсегда были отброшены все возвышенные идеи, заимствованные из запасов нравственности, которые владели сердцами и были предназначены для сокрытия человеческих недостатков. Они были объявлены смешными, абсурдными и старомодными.

Разные люди указывали, что компьютерная революция превзошла грандиозностью изобретение колеса, ведь она куда сильнее изменила мировоззрение человека и человеческую организацию. Колесо было всего лишь продолжением ноги, а компьютер подарил нам мир, в котором рука человека не ступала и ногой. (Джеймс Джойс сделал много подобных наблюдений. Однажды он сказал: «Я величайший инженер за всю историю планеты». Теперь, когда его труды оценили и раздергали на цитаты эстеты, эта оценка кажется весьма скромной.)

Если колесо — продолжение ноги, то компьютер — продолжение нашей нервной системы, которое существует благодаря обратной связи или «току».

Почему  все  социальные  институты  подвержены судорогам

В «Мифе о вечном возвращении» Мирча Элиаде совершает своего рода изобретение племенных ритуалов, которые воспроизводят и повторяют процесс миротворения, как бы очищая от привнесенных смыслов само творение. Ничто не может быть противопоставленнее механическому повторению, которое началось с Гутенберга и на которое мы

ссылаемся как на «научное доказательство». В своем трактате «О чувствах» Левенштейн, при описании структуры нервной реакции как преднамеренной и все же произвольной, объясняет «судорожное состояние» общества на протяжении столетий механической организации:

Наша история усложняется. Дальнейшее усложнение проистекает из того факта, что для каждой мышцы, приводящей конечность в движение по-своему, есть как минимум одна другая, двигающая конечность в противоположном направлении. Бицепс, сгибающий руку, противопоставлен трицепсу, который ее разгибает, распрямляет. Шеррингтон изучал замечательную координацию таких пар-антагонистов, сгибателей и разгибателей. Они всякий раз получают противоположные команды из командного центра . Когда одну мышцу команда заставляет выполнять рефлекторное движение, ее антагонисту приходится расслабляться. Все движения плавные и осуществляются в пределах способности мышц и сухожилий к нагрузкам и натяжениям.