Волк в ее голове. Книга II

— … зато в 2008, когда монахи восстанавливали Захарьевский скит, здесь нашли сразу несколько групповых захоронений. Сейчас мы пойдём вниз, — отец Николай показывает на деревянную лестницу, которая спускается с холма, — и выйдем как раз к старым выработкам торфа. Администрация лагеря использовала их для захоронения тел, а один современный художник — для необычной инсталляции.

Валентин обеими руками показывает на отца Николая, мол, вот и объясненьице подоспело, и мы направляемся следом за классами.

Топот десятков ног качает лестницу. Она скрипит, осыпается пылью и щепками. Метрах в семидесяти ниже поблёскивает сукровица болот: отражает небо, холм, облака, кружит голову.

— Она здесь тупо гуляла? — спрашиваю я Валентина и едва не промахиваюсь мимо шаткой ступеньки. — Или чё-то делала? Искала?

— Обычно они ищут у нас смирения.

— «Они»?

Валентин неопределённо отмахивается, будто сам не до конца понял, что имел в виду.

Гомоня, классы спускаются к подножию холма. Здесь берёт начало ржавая, полузаросшая узкоколейка. Чёрные шпалы минут восемь петляют по хвойному лесу и вылезают на болотистую местность. Под ногами хлюпает, узкоколейку сменяет настил из берёзовых стволов. Мы идём по нему между бурыми отвалами торфа, между отражениями деревьев и синего неба.

— Как я говорил, религиозные обряды преследовались особо, — продолжает отец Николай и платком вытирает со лба искристые бисерины пота. — За исполнение треб мирянам удлиняли срок, духовных лиц… их расстреливали.

Трава и кусты уходят под черноватую воду. Пахнет сыростью, плесенью, гнилью. Берёзы мелькают островками — тёмные, сухие, выпитые без остатка мхом и паутиной. Классы добираются до обугленного кирпичного барака, и за ним показываются могильные плиты. Они веером расходятся к горизонту. На каждой выгравированы чёрно-белые фотографии в человеческий рост: люди в профиль и анфас — как в кино снимают преступников. Молодые и пожилые, усатые и бритые, священники, монахи и военные, мужчины и женщины — они смотрят с болотных кочек, с полузатопленных низин, и сухой мороз обжигает мою спину, поднимается к шее, передёргивает моими плечами.

— Это сюда ходила Вероника Игоревна? — спрашиваю я Валентина и показываю на могилы.

Он вяло кивает.

— Начальство лагеря, — продолжает отец Николай и задумчиво обводит взглядом инсталляцию, — не придумало ничего лучше, как бросать тела прямо в болота. Так что заключённые добывали торф по колено в мёртвых товарищах. Ну и, конечно, заражения, тиф, столбняк…

— Да… какая чушь! — в сердцах перебивает Леонидас. Он нарочито держится подальше от отца Николая, как знакомые люди после ссоры делают вид, что они «не с этим». — Не будет никто никого заставлять работать… в трупах. Тут вокруг болото — один шаг и человек сам пропадёт без следа. Что вы им головы сказками забиваете?

— Что же плохого в сказках? Мы все на них росли.

— Обычно сказки не разрушают семьи.

Классы просматривают на Леонидаса, шепчутся. Отец Николай миролюбиво поднимает ладони.

— Некоторые решения близких людей тяжело принять, — говорит он, — но, возможно, для них так лучше. На всё воля Божья.

— Послушайте, вы… — огрызается Леонидас. — Идите, забивайте головы кому-нибудь ещё!

Валентин черствеет лицом, но его дед спокоен. Отец Николай поправляет очки, которые вновь съехали на кончик носа, и приглашает классы внутрь барака. Леонидасу остаётся последовать за ними.

Я улучаю момент и ухожу по сухим островкам — промеж могильных плит, за ржавую поросль затопленных берёз.

Воздух насыщается влагой — плотнеет, тяжелеет, как мокрая губка. Звуки гаснут, смолкают птицы.

Безмолвие, безветрие, солнце.

Что здесь искала Вероника Игоревна? Уж явно не смирения. Люди, которые сжигают уведомления коллекторских агентств, ищут чего-то другого.

Впереди показывается синяя табличка с названием инсталляции.

Памяти жертвам репрессий

Василий И. Романов

«Больше никогда…»

Слева и справа мелькают чёрно-белые лица: профиль и анфас, профиль и анфас. В нижней части снимков напечатаны короткие биографии, они кончаются одними теми же словами:

«Расстрелян».

«Расстрелян».

«Расстрелян».

Что-то останавливает меня у очередной плиты.

Новосёлова Татьяна Антоновна

Род. в 1896 году в селе Бадоево близ г. Омска

Одна из первых русских женщин-радиологов. Занималась радиометрической съёмкой в Алтайской губернии и проблемой радиоактивного распада в природных источниках минеральных вод.

Расстреляна в 1929.

На фото застыла некрасивая, полноватая женщина. По серой щеке ползёт улитка, и в целом выглядит Татьяна Антоновна так, будто прожила не тридцать с небольшим, а лет пятьдесят — будто слишком много невзгод цепями проволочились по её лицу.