Вольно, генерал II: Моя утренняя звезда (СИ)

— Радость потери компенсировалась радостью обретения. Нет?

— Нет! — демонстративно выступил Люциан и крепко обнял Молоха. — Надо было не ложиться рядом, а воскресить и потом убить снова.

— Как-нибудь попробуй. Звучит интересно, — главнокомандующий выглядел так, будто всерьёз заинтересовался этим.

— Что? Оххх! — генерал притворно отвернул лицо Молоха от себя, и тот захохотал. Прижал Люциана к краю ванной и поцеловал. Поцелуй получился грубым и колючим — от щетины слегка зачесалось вокруг губ. Ладони главкома лежали на коленях раздвинутых ног генерала.

— Я никогда не умру, — на полном серьёзе пообещал Молох. — Слышишь? Никогда. Меня никто и никогда не сдвинет с места. Я с того света вернулся. Что тебе ещё нужно?

— Если ты умрёшь, мне некому будет готовить. Пропадёт мой кулинарный зачаток таланта, — улыбнулся Люциан. — И замёрзну ночью нахер.

— Не думай об этом. Не хорони меня, пока я жив, — Молох уткнулся носом в живот генерала и потёрся о кожу, чувствуя её терпкий вкусный запах. — Я знаю, что воскресение стоит дорого и оно тебе не по карману, так что даже не допускаю возможности смерти. Как я тебя тут брошу одного? Сама подумай, принцесса. Да тут целая очередь ублюдков ждёт, пока я умру, чтобы улучить возможность потискать тебя, я уверен.

— Параноик, — тихо усмехнулся Люциан. — Нет никакой очереди.

— Это ты так думаешь. А если очереди нет, то появится. Если на тебя клюнул я, клюнет и ещё какой-нибудь психопат.

Моргенштерн на секунду потерял нить разговора, поскольку в голову ударила кровь после того, как Молох губами коснулся внутренней стороны его бедра. Тут же генерал понял, что хочет, чтобы тот продолжал.

— Может… — протянул Люциан и закинул ноги мужчине на плечи.

Генерал чувствовал колючие щёки Молоха и кусал губы, крепко держась за край ванной. Надеясь не рухнуть, он напрягся всем телом. Стали лучше заметны тренированные мышцы, вид которых главнокомандующему всегда так нравился. Он поднял голову и языком коснулся напрягшихся сосков. Люциан закрыл глаза, шевельнулся — и тут же резко соскользнул в ванную. Молох засмеялся и поднял генерала из воды. Мокрого, немного испуганного.

— Да, пожалуй, это ничто в сравнении с купальнями, где можно извращаться, как хочешь, — фыркнул главнокомандующий, вновь посадив Люциана на край ванной. — Ударился?

— Раньше тебя это не беспокоило, — заметил Моргенштерн.

— Потому что боль тебе причинял я, а не случай, — возразил Молох. — Я не всем горжусь, что с тобой делал.

— Да ладно? Серьёзно? Ты в чём-то раскаиваешься?

— Можно и так сказать, но это не значит, что я тебя на руках таскать буду, — оскалился Молох. — К слову, как раз новый ремень заказал. Мы казним столько предателей, что хватит обить всю мебель, сделать перчатки, сапоги и, возможно, плащ.

— Да, это больше похоже на твои обычные речи, — Люциан похлопал того по щеке. — Ремень с пряжкой, да?

Молох безумно улыбнулся и закивал. Генерал вздохнул, подумав о том, насколько глубокие обычно следы та оставляет.

— Может, лучше бандаж? Помнится, ты ещё не все техники попробовал.

— Гм, можно, — подумав, ответил Молох. — Зафиксировать тебя в открытой позе, чтобы ноги раздвинутые были, и иметь, пока не заплачешь в мольбе…

— Не буду умолять. Даже не рассчитывай, — заупрямился Люциан.

— Ну, значит, помучаю тебя чуть дольше. Мне же лучше, — ухмыльнулся главнокомандующий. — Будешь скулить, как сучка.

Чтобы прекратить расцветающий садизм, Люциан поднял голову и поцеловал Молоха — мягко и влажно, с языком, чтобы почувствовать особый вкус грубых губ. Чтобы сердце пропустило удар, как в первый раз, вновь ощутить волнение и лёгкий трепет. Раствориться в объятиях, самому стать этой горячей водой, облегающей тело Молоха. Превратиться в ароматный запах, обернуться частью этого сумасшедшего, но харизматичного диктатора. Люциан подозревал в себе стокгольмский синдром, но было так сладко и безмятежно пребывать в этом состоянии. В конце концов, Моргенштерн не представлял другого развития событий с кем-то другим.

Он бы не смог стать счастливее. Никто другой не отнёс бы его в спальню на руках, чтобы потом умело, при помощи боли и удовольствия, довести его до крика. Заставить обожать и ненавидеть, возвышать на личный пьедестал и тут же свергать. Люциану даже вечности не было бы достаточно, чтобы пресытиться Молохом. Бесконечности ничтожно мало, чтобы заставить Моргенштерна сказать «хватит». Нет. Всё равно что при жизни отказаться от кислорода или воды. Сказать «нет» самой жизни. Как и почему Люциану стал дорог этот больной ублюдок — было для самого генерала загадкой. Но факт оставался фактом. Кто-нибудь бы сказал, что Молох держит его насильно при помощи каких-то психологических техник и Люциана необходимо спасти. Но от кого? И зачем? Моргенштерн бы упрямо настоял на том, чтобы его оставили в покое.