Вольно, генерал II: Моя утренняя звезда (СИ)

Молох говорил с Люцианом на понятном ему языке боли — самом честном и простом, приправляя болтовню оргазмом, ведь в каждом разговоре есть кульминация, есть цель. Со временем главнокомандующий становился мягче по отношению к нему — и Люциан воспринимал это как постепенное воскресение Молоха. Он вытащит все гвозди из его распятой души. Залечит все раны. Утолит любой голод. Застелет холодной пеленой любую горячку.

В обмен на эту искреннюю и простую любовь. Когда Молох не может спать, если Люциан не стискивает его руку во сне и та не затекает. Спит беспокойно, если рядом не ворочается и не толкается строптивый генерал. Не болтает всякую чепуху. Не хмурится или не улыбается во сне. Не заваливается на него почти всем телом, обнимая рукой и ногой, будто заявляя своё личное право на главнокомандующего.

Всё было гораздо понятнее, чем могло показаться на первый взгляд.

========== Оказия 13: Чудовища ==========

Люциан походил на одну из тех мраморных статуй, что держали на своих плечах своды огромного храма. Такой же бледный, безжизненный, с застывшей на лице скорбью. Известие о смерти отца стало ещё одним ножом в спину. Казалось, он всех переживёт. Стиль жизни такой, что генерал должен был сыграть в ящик раньше него. Но ироничная судьба решила по-другому.

Моргенштерн надеялся, что смерть Кальцифера — последний его повод для визита в храм для погребений. Что он долго не увидит эти, стоит признать, великолепные витражи ручной работы с библейскими иллюстрациями тех моментов, где присутствовал Люцифер. Что не почувствует запаха раскуриваемых благовоний. Не увидит собственного отражения в надраенном до зеркального блеска мраморном полу. Не станет сидеть на одной из скамей, чтобы иметь возможность смотреть, как будет сгорать тело Легиона и превращаться в пепел. Нет, под саркофагом, конечно, ничего не будет видно, но воображение жестоко. Возможно, если бы имелись деньги, Люциан бы воскресил его. Цена бессердечно огромная.

Полумрак и инфернальные звуки органа окутывали Люциана подобно покрывалу. Он чувствовал себя призраком, незримым для всех остальных, кто пришёл почтить память Легиона. К нему никто не подходил, видимо, настолько ужасно генерал выглядел со стороны. Кровь отлегла от лица и пальцев рук — ладони у мужчины ледяные. Он пытается согреться, но то ли в храме слишком холодно, то ли пока рано наслаждаться теплом.

Орган неистовствовал. Огромное чудовище из сотен труб разной величины подчинилось подобному же себе монстру. Над саркофагом с телом Легиона возвышался дьявольский инструмент, за которым сидел Молох. Его пальцы умело управлялись с могучим владыкой храма. Главнокомандующий играл — и сливался с органом. Они были одним целым. Создавалось впечатление, что Молох всегда был призраком этого исполинского мраморного сооружения со страшным обитателем внутри, чудовищем, подчиняющимся лишь знающему демону. Люциан и не догадывался о такой стороне личности Молоха. С каждым разом главком открывался для генерала по-новому.

Сейчас это был богоподобный и мятежный дух, нашедший себе пристанище в облике органиста. Раны на лице и половине головы, оставшиеся от гнуса Вельзевула, Молох прикрыл белой маской. В ней и в смокинге, он превратился в героя викторианского мистического романа.

Люциан поднимал взгляд наверх, на орган, расположенный на втором ярусе, посередине витражей, окутанный светом, и испытывал эмоции одну за другой. Божественный трепет от стремительно меняющихся звуков, волнение, воодушевление, желание вскочить и вспорхнуть вместе с мелодией ввысь, раствориться в ней. Слёзно коснуться губами пальцев играющего. Ужаснуться тому, насколько хорошо органист и инструмент слились друг с другом.

Моргенштерн жил вместе с переливающейся дьявольской мелодией, пронизывающей храм, его пульс отзывался на мажорные ноты, душа стенала под песню механического монстра на поводке Молоха. Непонятно, кто первым придумал орган, бог или дьявол, но одно известно точно: звуки рождались даже не в мире демонов. Настолько чужие и непонятные, они ужасали и восхищали, заставляли плакать и смеяться.

Только жестокий и кровавый тиран и безумец мог подчинить себе это существо. Люциан испытывал ужас и восхищение. Разница между ним и Молохом стала ещё более явной. Главнокомандующий берёт своё начало ещё с древних языческих времён, когда властвовал Хаос. Возможно, поэтому ему так легко и приятно разговаривать на языке инфернального и красноречивого органа. Их обожгли одни и те же боги. Моргенштерн ощущал себя потерянной душой перед лицом страшного судьи. Сила и воля, которых оказалось достаточно для подчинения инструмента, казались невероятными и притягательными. Ужас и обожание.