Вольно, генерал (СИ)

Люциан стоял на морозе в окружении окоченевших тел мёртвых охранников и перебитых лазутчиков. Он рухнул в снег и уткнулся лицом в ладони. Был недвижим и тих, будто подкошенный. Молох молча смотрел на него, ёжась от холода. Он почувствовал между ними огромную бездну, толстую стеклянную стену. Понимал, что всё не так просто.

Ноздри резал морозный запах железа. Холод застывал в лёгких. Хотелось накрыть Люциану плечи какой-нибудь шубой, но ноги не шли. Молох сверлил затылок Моргенштерна долгое время, будто они оба выпали из реальности. Плечи генерала содрогались. Он тихо причитал, неслышно, и не верил в произошедшее. Твердил, что не знал, что видел.

Молох тоже хотел бы не знать, что видел, слышал, чувствовал. Случилась ли эта близость из-за его недостаточно сильной воли? Или под влиянием обстоятельств? В конце концов, он же древний демон. Какого чёрта это случилось? Ответ не был известен самому главнокомандующему, а потому спроси его сейчас Люциан — он бы не ответил.

Хотелось подойти к генералу и тихонько погладить его по спине. Сказать, что всё будет хорошо. Или хотя бы поверить в это самому. Поцеловать Люциана мягко между лопаток, уткнуться в затылок и забыться.

Мужчины бы долго так стояли, если бы Моргенштерн резко не поднялся. С красными опухшими глазами он подошёл к Молоху и стал сверлить его взглядом. Воцарилась мучительная тишина, тянущаяся как время жестокой пытки. Моргенштерн не понимал, что было спланировано, а что — нет. Кто прав, кто виноват. Он видел перед собой Молоха, который ласкался с его братом. По своей ли воле — вопрос. Усугубляло ситуацию то, что главнокомандующий не брезговал мальчиками в самом начале отношений.

— Ты мне не поверишь, да? — тихо спросил главнокомандующий, всматриваясь в полное страдания лицо Люциана.

Моргенштерн закусил губу и нервно усмехнулся, в глазах его блеснуло безумие. Как помешанный, генерал покачал головой.

— Я бы тоже себе не поверил, — признал Молох. — Я не смогу подобрать убедительных слов, я не политик, — и заправил Люциану прядь волос за ухо. Но это как будто сделало генералу ещё больнее.

— Может, всё действительно выглядит не так, как это вижу я, — вкрадчиво произнёс главнокомандующий. — Можно подумать, что я искал контрабандистов потому, что знал, что там состоит твой брат. Это, конечно, неправда. Можно сказать, что я исчезал, чтобы развлекаться с ним. Глупо. Но предположить можно. Позволительно подумать, что я уехал, чтобы развлекаться с ним на этой дурацкой потасовке. Но вспомни… — тихо произнёс Молох, продолжая гладить Люциана по волосам, — что я никогда не смешиваю работу и личную жизнь. Я не трогал тебя во время походов. Не потому, что не хотел. Ты можешь придумать тысячу причин, чтобы вынести мне приговор. И я хочу ответить на каждый довод, даже на тысяча первый, чтобы всё не покатилось к чёрту.

Люциан прикрыл глаза ладонью, рвано дыша.

— Всё это… Похоже на страшный сон… Кровь брата на руках. Эта картина перед глазами. Дерьмо… Чёрт бы тебя побрал! Ты же тысячелетний демон, так какого хера ты поддаёшься на уловки какого-то суккуба! — не выдержал генерал, и Молох получил крепкую пощёчину.

Главнокомандующий застыл, впервые испытав это отрезвляющее чувство.

Перед ним стоял разбитый и растерянный генерал, потерявший всякое самообладание. Так случается, когда приходишь домой, но находишь на его месте пепелище.

Молох задумчиво провёл рукой по ещё саднящему после удара месту. Горячо. Немного жжётся. В глазах Люциана невыразимая бездна. Он хотел её собой заполнить. Ему было невыносимо смотреть на мучения Моргенштерна. Можно было бы уйти, чтобы дать друг другу отдых, но Молох решил иначе. Для него побег с поля брани сравни позору.

Главнокомандующий опустился на одно колено в мокрый грязный снег и взял руки Люциана в свою ладонь. Приложил в губам — и поцеловал каждый палец в отдельности. Медленно и мягко. С молчаливой и терпеливой любовью.

— Прости меня.

Эти слова рассекли воздух, как пуля. Генерал застыл вне пространства и времени. Перед ним был Молох — склонившийся перед ним хищный зверь. Главнокомандующий ощущал часть вины на плечах. Взглядом просил искупления.

Во время каждого поцелуя Люциан был готов рухнуть рядом. В исступлении. Как подбитый. Он понимал, что не может отказаться от демона, смотрящего на него с таким вниманием. Но и до конца простить увиденное — тоже. Может быть, Молох испытывал то же самое, а может, и нечто худшее, когда Люциан виделся с Венцеславом Раухом? Возможно. Моргенштерн только сейчас почувствовал эту ответственность. Каждый час вожделения Люцианом Венцеслава — отдельный шрам на чувствах и терпении Молоха.

А Люциан вдруг испугался одного единственного. В котором, может, главнокомандующий действительно не до конца виноват. Но ЧТО заставило его опуститься на колени без тени сомнения? Неужели… страх?

Моргенштерн хмыкнул сам себе и наклонился, чтобы возложить руки на плечи Молоха и коснуться губами его волос.

— Здесь холодно. Пойдём домой.

========== Оказия 29-4: Пахло горькими надгробными цветами. ==========