Вольно, генерал (СИ)

И кошмарного тирана на самом деле не существует. Не было всего этого насилия. Сейчас демон проснётся, выпьет аспирина и отправится на работу… Однако Моргенштерна трахают, каждый раз сильнее, и заставляют дышать так часто, насколько возможно, потому что лишь дыхание и закушенные пальцы способны предотвратить появление стонов. Всё что угодно, кроме них. Он разрешил себе даже рык — и пусть Молох думает, что он сумасшедший, так даже лучше — быстрее отстанет.

Но всё-таки? Было ли в Молохе что-то, пусть даже отдалённо, но напоминающее человеческое? Возможно. Однако об этом он никогда не задумается. Если только услышит от того, кому жить надоело: есть в нем что-то неплохое, да. Искусство вести войну нужно больше, чем искусство строить любовь. Ею озабочен каждый средний обыватель, ею каждый прикрывает свою корысть или глупость.

Почему тогда Молох так мирно хмыкает, когда побитый и вновь изнасилованный им Люциан лежит у него на плече? На широкой и уютной кровати. Генерал не чувствует, что под затылком уже не стена, а более мягкое плечо демона: оковы сна слишком сильны.

Молох в полумраке читает Маккиавелли, а свободной рукой мягко теребит чёрные поблескивающие волосы.

========== Оказия 9: The negative sex (кинк) ==========

Молох исчез на несколько недель, оставив после себя лишь спокойствие и безмятежность.

Люциану непривычно, когда никто не вламывается и не берёт своё. В жизни воцарилась «звенящая тишина», которая щекотала пытливый ум. Она вынуждала неосознанно озираться по сторонам в ожидании того, что это наваждение и рыжеволосый амбал всё же ворвется откуда-нибудь. Тогда начнётся очередной постельный поединок, где Люциану пресекут все шансы пошевелиться. Привяжут, например, руки к изголовью кровати и оставят с собственным мнением наедине.

Тянулись дни. Каждый был похож на другой. Распорядок дня отпечатался в мозгу и вызывал тошноту. Движения дошли до автоматизма. Слежавшаяся постель отвращала. Моргенштерн со временем всё меньше хотел возвращаться домой. Иногда, чистя перед сном зубы, он застывал перед зеркалом и утопал в собственных тягучих мыслях. Машинка продолжала подскакивать, полоща бельё. Мобильник упал на кафель.

На треснувшем экране не было ни одного звонка. Хотя бы одно смс могло стать спасительным ударом и восстановить привычное сердцебиение.

Мужчина лежал на широкой постели, застеленной мертвецки белым. Матрас на ней был пружинистым и скрипел при каждом движении. Люциан старался не шевелиться и с тоской смотрел в окно. Конечно, мысли роились вокруг всего одной неясной вещи.

«Неужели он забыл?»

Нет. Вряд ли Люциан скучал. Ему просто было непонятно, что могло стать причиной паузы. Всё, вроде бы, шло своим чередом. Он даже сопротивлялся как обычно, не вытворяя ничего нового. Когда они виделись в последний раз, Молох с таким же раздевающим взглядом смотрел на него. Явных причин, способных дать ответ, генерал упорно не видел.

Слишком долго Молох не появлялся, и это даже немного беспокоило. Но слово «беспокойство» было для Люциана слишком громким. По его мнению, он подозревал. Подозревал, что беспокоится о том, кто издевался над ним на протяжении нескольких месяцев. Нет, пора с этим заканчивать. Стокгольмский синдром должен наконец выйти из моды.

Люциан взял с тумбочки вчерашний чай и отхлебнул. Он был приятно прохладным, отдавал сладко-лимонным вкусом и прекрасно утолял жажду. Холодная ручка подстаканника морозила пальцы, и это освежало голову в душной комнате. Пахло плесенью и сыростью, но вставать и открывать окно было лениво, поскольку тогда нарушилась бы эта атмосфера ожидания чего-то. Так приятно приложить железо к разгорячённой голове.

Но всё же. Люциан скидывает с себя простынь и, продолжая пить чай, подходит к окну, за которым уже кипит жизнь. Магазины открылись, машины замелькали чаще, прохожие засновали туда-сюда — кипела жизнь обычного города, нормального и мирного. И это ощущение мира раздражает. Хочется бросить стакан вместе с подстаканником прямо в окно, разбив стекло, и закричать. Закричать так громко, насколько получится, потому что всё неправильно, потому что всё это — фальшь. Почему, если одному паршиво, то весь мир должен утопать в безмятежности?! Чёрт всё подери.

Сердце замирает.

Люциан устремляется к зеркалу и начинает судорожно осматривать своё тело. Сначала — спереди, затем — сзади. Даже по бокам, чтобы увидеть синяки на бёдрах, уже почти исчезнувшие. Грудь исполосована нитями шрамов. Шея — следами зубов и излишне усердных поцелуев. Спина — следами от жёсткого и горького кнута.

«А может, не было ничего? Может, правда, приснилось?» — убито вопрошает демон, но потом судорожно прокручивает воспоминания в голове. «Нет. Всё было. Я помню это отчётливо… Что ж, в любом случае мы встретимся.

Он же мой начальник…»