Вологодские заговорщики

Иван Андреевич ворчал, ругался, злился на внука, и Гаврюшка не понимал, что злоба — от бессилия. Дедовы замыслы посадить Чекмая в лужу оказались пустословием. Видимо, дед плохо представлял себе, какая суета царит на пристани вокруг английского флейта.

На третий день он сам туда явился и чуть не оглох.

Гаврюшка, состоявший при Третьяке Яковлеве, не мог уделить деду должного внимания. Яковлев как раз проверял готовность к отплытию большого насада, сам исследовал, чем проконопачены борта, сам сговаривался о пропитании для бурлаков и лошадей, которые тоже должны тащить вверх по течению Двины, затем Сухоны, а затем и Вологды длинное, тяжелое и неповоротливое судно.

Яковлев купил тюки с тонким сукном, шелком и бархатом, с тонким голландским полотном, купил полупудовые оловянные чушки, купил серебро в слитках. Короба с припасами на путь длиной более двух седмиц тоже весили немало — бурлаков надо хорошо кормить, да и лошадь без овса — плохая работница. Последними на судно должны были взнести сундуки с дорогой серебряной посудой и другие, весьма тяжелые. Что в них — Третьяк никому не докладывал, но Деревнин по длине сундуков сам догадался — оружие, аркебузы и, возможно, мушкеты. Очень ценный товар в Смутное время…

Это был товар, взятый у англичан. У поморов же он приобрел бочата с соленой треской, семгой, навагой — рыбой, взятой в весеннюю Егорьевскую путину. Сумел также разжиться рыбьим зубом.

Деревнин, сидя на перевернутом пустом бочонке, внимательно слушал, что творилось на пристани, а кое-что и видел. Он уже понял, что затея обречена на провал. И теперь следовало решить: возвращаться ли в Вологду (где дочки, внучки и прелюбодеица) или еще побыть в Архангельской обители. И в Вологде старый подьячий был чужим, и в Архангельском остроге — тем более. И дорогого золотого креста лишился…

Меж тем в округлое брюхо флейта уже грузили зерно, парусину в тюках и рогожах, бочата с медом, связки свечек в дерюге и рогожах, бухты прекрасного вологодского каната. Капитан судна, которого на радостях поили двое суток без просыпу, а потом еще двое суток опохмеляли, отоспался и руководил матросами, готовившими флейт в обратную дорогу. Для этого они переправляли на борт пресную воду в кожаных ведерках и заливали в бочки, меняли истрепавшиеся канаты и тросы, чинили паруса. Срок отплытия еще не был назначен, но все понимали — уже скоро. И сам капитан сказал, что хочет за лето сделать еще одну ходку, так что задерживаться не станет.

Савва Дементьев ради будущего дружества подарил ему прекрасные разноцветные сапоги казанской работы, которые были куда легче и удобнее в летнюю пору его огромных сапожищ из тюленьей кожи. Капитан, гуляющий по палубе в своем кургузом кафтанишке, несуразных штанах и остроносых казанских сапогах, имел вид диковинный и уморительный. Неустрой Иванов, на это глядя, тоже сделал подарок: была у него с собой новешенькая вышитая рубаха, рукоделье жены с дочкой, но ради дружества можно даже последнюю рубаху с себя снять. Богдан Шипицын — тот с себя снял красный атласный колпак, подбитый соболем, потому — капитана ждут холодные морские ветра, так чтобы уши не застудил, а Богдану в дороге такой колпак ни к чему, поскольку лето. Капитан со смехом надел все обновы и был совершенно счастлив.

Гаврюшка издали видел, как купцы одаривают капитана, и злился: ведь мог один из них передать вместе со свернутой рубахой или в шапке проклятое послание!

Теренко сдружился с матросами, заучивал их словечки, поклонился старому опытному вожу, которого наняли на флейт, большим рыбным пирогом и образком Николы-угодника. На этом основании он надеялся, что его возьмут с собой, и был готов исполнять любую работу. Гаврюшка видел, что приятелю не до него, и сильно обижался. Но все же он желал проститься по-христиански и в последние перед отплытием часы прибежал на пристань.

Как всегда, напоследок вспомнили, что самое главное и самое важное забыли на берегу. Лодья у причала ждала мужиков, тащивших какие-то мешки, и Гаврюшка подумал — вот бы прыгнуть туда, доплыть до судна, отыскать Теренка! О тайном послании он в этот миг и не помышлял.

Несколько матросов вели к причалу под руки. Провожающих тоже качало, как в бурю. Гаврюшка подумал, что вместе с этими людьми сможет забраться в лодью, а дальше — как Бог даст. Он подбежал и вовремя поддержал знакомого мужика, которого после прощального пира еле ноги несли. Тот оперся о его плечо, и так они взошли на причал.

И тут их нагнал один из английских купцов — тот, что прибыл из Вологды с немалым грузом канатов. Он тоже хотел соскочить в лодью, но там, где на узком причале топчутся похмельные, — жди беды. Его толкнули, и он слетел в воду.

Вода в том месте была ему всего почти по грудь, но ледяная. У бедняги перехватило дыхание.

Гаврюшка бросился на колени и протянул ему руку, но вытащить страдальца из воды, конечно, не смог.

— Ты, парень, — сказал англичанин. — Ты бери сие, неси, отдай Джону Маскотту. Его тебе покажут. Скажи — Смит посылает. Джон Маскотт! Он знает! Это важно.