Волшебник

Она протянула Томасу ручку.

– У меня есть ручка, – сказал он. – Я напишу записку, но извиняться перед ним не намерен.

Получив цветы и записку, Генрих, несмотря на слабость, выразил благодарность.

Когда Генриха выписали, Мими намекнула Кате, что ее муж будет рад принять брата у себя на Леопольдштрассе.

И Томас отправился с визитом к Генриху, прихватив цветы для Мими и том Рильке для брата. Мими, открыв ему дверь, представилась.

– Я ваша давняя поклонница, – сказала она, – наконец-то мы встретились.

У нее была модная прическа, акцент напоминал скорее французский, чем чешский. Она держалась кокетливо, но в то же время непринужденно и с достоинством. Провожая его в гостиную к брату, Мими была сама живость и обаяние.

– Я привела старого друга, – сообщила она с порога.

Квартира была отделана в стиле, который только подчеркивал ее небольшой размер. Турецкие ковры, алые стены. Везде висели картины, а некоторые даже лежали на книжных полках и столиках, уставленных миниатюрными статуэтками и вазами необычной формы. На окнах висели гардины из грубого синего шелка.

В центре этого смешенья цветов и форм на горе вышитых восточных подушек восседал его брат Генрих в пиджаке, галстуке и белоснежной сорочке. Томас обратил внимание на его итальянские туфли. Больше всего Генрих походил на крупного дельца или консервативного политика.

Вскоре Мими вернулась с кофе. Чашки тонкого фарфора, современный кофейник. Мими некоторое время оставалась с братьями, улыбаясь с довольным и понимающим видом, прежде чем скрыться в кабинете, отделенном от гостиной перегородкой из свисающих стеклянных бусин.

Катя с Томасом решили, что он не станет обсуждать политику, даже если Генрих начнет его провоцировать. Однако Генрих выработал привычку держаться с холодной патрицианской любезностью. Он жалел, что поздно женился, говорил, что нет ничего важнее семьи. Его глаза при этом смеялись.

Они обсуждали ухудшающееся здоровье матери и падение ее доходов из-за инфляции. Гадали, сколько еще она продержится. Беззлобно удивлялись, каким заурядным, скучным и неначитанным был их брат Виктор, вернувшийся с войны без единой царапины.

– Если бы все мы были такими, как Виктор! – воскликнул Генрих. – Он не позволяет книгам смущать свой разум.

Они разговаривали, прихлебывая кофе, когда в гостиную вошла маленькая девочка. Увидев незнакомца, она смутилась, тихо подошла к отцу и зарылась лицом ему в колени. Когда девочка подняла глаза, Томас проделал трюк, который годами показывал дома: большой палец на его руке исчез, словно его и не было. Девочка снова опустила лицо.

– Это Гоши, – сказал Генрих.

Мать девочки присоединилась к ним и велела Гоши поздороваться с дядей. Девочка стояла и глазела на него, а Томас разглядывал в ее темных глазах и квадратной челюсти два поколения семьи своего отца. Его тетка, бабка и отец смотрели на Томаса с детского личика Гоши.

Он обернулся к Генриху.

– Я знаю, – сказал тот.

– Она у нас ганзейская принцесса, – сказала Мими. – Ведь правда, доченька?

Гоши замотала головой.

– Как твой палец вернулся на место? – спросила она.

– Волшебство, – ответил Томас. – Я волшебник.

– Покажи еще, – попросила Гоши.

Он сказал Кате, что хочет увидеть Эрнста Бертрама, слишком много времени прошло с их последней встречи.

– Зря мы просили его стать крестным отцом Элизабет, – заметила Катя. – Если он про нее спросит, лучше сказать, что она с дедушкой и бабушкой.

После того как они уселись в кабинете, Томас сообщил Бертраму, что помирился с братом, добавив, что не питает иллюзий относительно хрупкости и неустойчивости этих отношений. Его убеждения остались прежними, заверил он Бертрама, но он все больше и больше склоняется к идее гуманизма и осознанию ее важности для побежденной Германии.

Томас почувствовал раздражение, когда Бертрам в ответ холодно промолчал.

– Мы живем в побежденной стране, – сказал Томас. – Былым идеям скоро придет конец.

– Она только кажется побежденной, – возразил Бертрам. – Это не поражение, а первая ступень к грядущей победе.

– Это поражение, – сказал Томас. – Ступайте на вокзал и посмотрите на раненых. Безногие, слепые, утратившие разум. Спросите их, это победа или поражение.

– Вы говорите, как ваш брат, – сказал Бертрам.

Когда в предыдущем году Катя снова забеременела, ее мать посоветовала ей сделать аборт и принялась хлопотать. Прингсхаймы считали, что Катя разрывается между ведением домашних дел, воспитанием непослушных детей и мужем, который вбил себе в голову нелепую фантазию и написал книгу, которую невозможно читать.

Томас вместе с Катей отправился к врачу, чтобы обсудить операцию. Он отметил, с каким спокойствием Катя расспрашивала о предстоящей процедуре. Назначив дату и выйдя на улицу, Катя сказала: «Я буду рожать». Томас молча взял ее под руку, пока они шли к автомобилю.