Волшебник

Роды были тяжелыми. Кате пришлось пролежать в постели еще несколько недель после рождения Михаэля. Томас, который в это время присматривал за детьми, заметил, что в отсутствие матери Эрика и Клаус стали одеваться иначе и выглядят почти взрослыми. У Эрики появились крохотные грудки, а у Клауса изменился голос. Когда он поделился наблюдениями с Катей, она рассмеялась и сказала, что заметила это несколько месяцев назад.

Семья и слуги напрасно уговаривали Элизабет, которой исполнился год, вместе с отцом навестить мать и посмотреть на братика. Стоило ей увидеть малыша в кровати рядом с матерью, она потребовала, чтобы ее вынесли из комнаты. В следующий раз, когда Томас попытался заманить ее в комнату Кати, Элизабет уже на лестнице замотала головой и безапелляционно указала на этаж ниже.

Эрика и Клаус были счастливы в компании друг друга, словно малые дети. Голо, научившись читать, обрел компаньонку в лице Моники, которую повадился отводить в уголок и читать ей вслух. Элизабет, однако, не поддавалась на уговоры, не желая знать Михаэля. Когда малыш плакал, она раздражалась и злилась. Потом Элизабет звала Голо, которым было легче всего командовать, и таскалась за ним, требуя, чтобы он защитил ее от младшего брата. Томас заметил, что в первый год жизни Михаэля она отказывалась даже смотреть в его сторону. В то время как Катя, ее мать и даже Эрика считали такое поведение ранними проявлениями дурного нрава, Томас находил нежелание Элизабет солидаризироваться с Михаэлем волнующим и очаровательным.

Поскольку Элизабет уже научилась ходить, порой по утрам она по собственной инициативе забредала к Томасу в кабинет. Не успев открыть дверь, она прикладывала пальчик к губам, давая ему понять, что не меньше его нуждается в полной тишине. А когда Элизабет заговорила, то стала посредником между отцом и остальными, передавая ему их послания.

Эрика с Клаусом взрослели во время войны и революции, поэтому редко говорили о чем-нибудь, кроме политики. Они успевали прочесть утренние газеты раньше отца. И оба обожали создавать ситуации, в которых проявлялись углубляющиеся различия во взглядах отца и матери на будущее Германии.

– Что не так с демократией? – однажды спросил Клаус.

– Все так, – ответила Катя.

– Нам не нужна система, навязанная извне, – сказал Томас. – Пусть немцы сами решат, какую Германию хотят.

– Так ты против демократии? – спросила Эрика.

– Я верю в гуманизм, – ответил он.

– Мы все верим в гуманизм, – заметил Клаус. – Однако мы также верим в демократию. Я, Эрика, мои друзья, мама, дядя Клаус и дядя Генрих.

– Откуда ты знаешь про дядю Генриха?

– Все об этом знают! – вмешался Голо.

– Демократия непременно наступит, – сказал Томас, – я только надеюсь, что она будет построена на вере немцев в гуманизм. Уверен, мой брат думает так же.

Катя, взглянув на него, кивнула.

Несколько месяцев спустя на прогулке она напомнила Томасу его слова о демократии.

– Твоим читателям неплохо бы понимать, что ты думаешь о Германской республике, – сказала она.

– Им придется дождаться следующего романа. Моя последняя попытка обратиться к ним напрямую успеха не имела.

– Мне кажется, тебе следует написать эссе, статью или прочесть лекцию. Незачем говорить, что ты изменил свое мнение, достаточно сказать, что твоя поддержка Германской республики есть следствие твоих размышлений о роли Германии в современном мире. Ты можешь написать, что людям свойственно со временем менять свои взгляды, особенно в наши дни, а ты всегда был человеком динамичным.

– Динамичным?

– Сам подберешь нужное слово. Можешь также упомянуть о немецком гуманизме и о том, что вера в него всегда была основой твоих убеждений.

Томас кивнул, готовый последовать ее совету, и улыбнулся про себя. Катя, решив, что убедила его, больше никогда об этом не заговорит. Они развернулись и медленно зашагали обратно к дому, радуясь, что в Мюнхене снова можно спокойно гулять.

Глава 7

Мюнхен, 1922 год

– Я хочу установить новое правило!

Эрика с вызовом смотрела на родителей.

– А сама ты намерена ему следовать? – спросила Катя.

– Я следую правилу, – сказала Эрика, – что все должны мыть руки перед едой, особенно Моника, у которой они часто бывают грязными.

– Ничего они не грязные, – сказала Моника.

– Еще я следую правилу, что мы должны являться к столу вовремя, особенно Голо, который за чтением забывает о еде.

Голо пожал плечами.

– Но, кроме этих правил, я хочу установить еще одно: любой за этим столом имеет право перебивать кого захочет, и ни у кого нет права довести свою мысль до конца. Если я не согласна, я могу вас перебить. А если вы топчетесь на месте, я могу запретить вам говорить.

– А у нас есть право перебивать? – спросила Катя. – Или ты, как обычно, хочешь быть исключением?

– Правило действует для всех.

– Даже для Волшебника? – спросила Моника.

– Особенно для Волшебника, – ответил Клаус.