Волшебник Земноморья. Могилы Атуана. Том 1

Шаркая ногами, жрицы выстроились в прежнем порядке, повернулись, и процессия двинулась назад, прочь от трона, к далекому светлому прямоугольнику двери, выходящему на восток. По обе стороны от шествующих жриц тянулись вверх, в темноту под потолком, толстые сдвоенные колонны, похожие на ноги каких-то гигантов. Девочка шла среди жриц, одетая, как и они, в черное, и ее босые ножки ступали по ледяным камням, стараясь не топтать замерзшей травы. Когда на ее пути вспыхнула полоса солнечного света, падающего наискось сквозь разрушенный потолок, она даже не глянула вверх.

Стражи, оставшиеся снаружи, держали двери широко раскрытыми. Черная процессия вышла из храма под блеклый, холодный свет и пронизывающий ветер раннего утра. В глаза женщинам ударило слепящее солнце, а вдалеке, на востоке, открывался огромный простор. Желтый солнечный свет падал на горы, закрывающие вид на запад, и на фасад Престольной Палаты. Другие строения, расположенные ниже по склону холма, все еще лежали в пурпурной тени. Только Храм Богов-Близнецов, который стоял на невысоком бугре, был освещен, и его крыша, недавно вызолоченная, ярко пылала, отвечая блеском на свет рождающегося дня. Черная процессия жриц, четыре ряда по четыре, спускалась по извилистой тропке с Могильного Холма, и женщины начали что-то выпевать негромким речитативом. Напев был простой, всего три ноты, повторяющиеся без конца, а слова, которые они произносили снова и снова, относились к такой старине, что смысл их давно был утрачен. Так случается, когда в степи стоит верстовой столб и указывает дорогу, которая давно уже исчезла. Вновь и вновь выпевали они пустые, ничего не значащие для них слова.

Весь торжественный день Возрождения Жрицы был наполнен приглушенным распевом тихих женских голосов, сливающихся в нескончаемое, монотонное гудение.

И весь день девочку водили из комнаты в комнату, из храма в храм... В одном месте ей положили на язычок соли, в другом она долго стояла на коленях, обратив лицо на запад, пока ее коротко подстригали и омывали голову маслом и душистым уксусом; в третьем она лежала ничком на глыбе черного мрамора перед алтарем и слушала, как над ней визгливо оплакивают чью-то смерть. И весь день ни она, ни жрицы ничего не ели и не пили. Когда на вечернем небе появились звезды, девочку, совсем голую, положили на постель между двумя коврами из овчин; в комнате, где она не спала ни разу, в доме, много лет простоявшем закрытым, в котором совсем не было окон. Высота комнаты заметно превышала длину, и в ней пахло чем-то несвежим и затхлым, чуть ли не мертвечиной. Не сказав ни слова, женщины ушли и оставили ее в темноте.

Девочка лежала неподвижно, в той же позе, в какой ее положили. Глаза были широко раскрыты. Так прошло несколько часов.

Потом она увидела на стене дрожащий отсвет. Кто-то неслышно вошел в комнату, прикрыв ладонью тростниковую свечку. Огонек мерцал не ярче светлячка. Послышался сиплый шепот:

— Эй, Тенар! Ты здесь?

Девочка не ответила.

Тогда из мрака вынырнула голова: странная, гладкая и бледно- желтая, как очищенная картофелина. Глаза тоже походили на картофельные глазки, крохотные и коричневые. Нос между огромными щеками, напоминающими плоские глыбы, казался совсем маленьким, рот выглядел безгубой щелью. Не шевелясь смотрела девочка на ужасное лицо широко открытыми, темными, застывшими глазами.

— Тенар, малышка, миленькая, ты же здесь, — проговорил сиплый голос, высокий, как у женщины, но не женский. — Мне нельзя сюда заходить, мое место за дверью, на крыльце. Там я и был, но не утерпел, пришел глянуть, каково-то малышке Тенар после сегодняшнего. Ведь целый день... Послушай, маленькая, сладкая моя, да хорошо ли ты себя чувствуешь?

Он приблизился к ней совершенно беззвучно, несмотря на свою тучность, и протянул к ней руку, как бы собравшись погладить по головке.

— Я больше не Тенар, — произнесла девочка, глядя на него неподвижным взором.

Его рука замерла на полпути, и он не посмел прикоснуться к малышке.

— Да, — сказал он сиплым шепотом, помедлив. — Я, конечно, знаю. Теперь ты маленькая Поглощенная. Но я...

Она не ответила.

— Очень трудный день для такой малышки, — человек переминался в темноте с ноги на ногу, а крохотный язычок света подрагивал в большой желтой руке.

— Тебе не подобает заходить сюда, Манан.

— Конечно, нельзя, я знаю. Внутрь мне вступать запрещено. Спокойной ночи, маленькая... Доброй ночи.

Девочка не ответила. Манан, помедлив, повернулся и вышел. Подрагивающий свет угас на высоком потолке кельи. Маленькая девочка, оставшаяся без имени, та, кого отныне надлежало звать лишь Арха, то есть Поглощенная, продолжала лежать на спине, неотрывно глядя в потолок.

2. СТЕНА СВЯЩЕННОГО СЕЛЕНИЯ