Волшебный фонарь Сальвадора Дали

Шофер кивнул и тронулся с места. А Биркин, все так же продолжая сидеть ко мне лицом, проговорил:

– Ты не расстраивайся, Лорочка. В жизни бывают случаи похуже.

Я с благодарностью взглянула на него и неожиданно для себя выпалила, в душе надеясь на чудо:

– Скажите, Прохор, вам никогда не хотелось покарать зло? Взять и стереть с лица земли негодяя, отравляющего другим жизнь? Того, кто украл ваш фонарь? Или помогавшего преступникам Юру? Или профессора Горидзе?

– А Горидзе-то за что? – растерялся номер двадцать пятый.

– Как за что? – Я даже задохнулась от возмущения. – Профессор Горидзе обвинил меня в преступлении, которого я не совершала. Он омерзительный клеветник. Разве вам не хочется таким отомстить? Вот прямо выстрелить этим уродам в череп, чтобы мозги брызнули в разные стороны!

Прохор усмехнулся большими мягкими губами, похожими на лошадиные, и снисходительно потрепал меня по щеке.

– Круто быть богом, да, Лор? Необыкновенное чувство. Захватывает. Но эта история не про тебя. И даже не про меня. Ты есть хочешь?

– Не хочу, – сердито буркнула я, уставившись в окно.

Прохор отвернулся и затих на своем удобном кожаном сиденье. А я с досадой подумала, что Биркин вовсе не тот, кого я жду. Он просто еще один трус, покорно закрывающий глаза на несовершенство мира. Мимо проносилась залитая огнями площадь Трех вокзалов, вдруг Прохор приказал:

– Здесь останови!

Машина затормозила перед витриной цветочного магазина, где продавались еще и мягкие игрушки, и Биркин, покинув салон, направился к маленькой шустрой продавщице. Я из машины наблюдала, как продавщица влезла на стул, сняла с верхней полки самого большого медведя и подала покупателю. Прохор прижал игрушку к себе и указал на пышный букет белых лилий. Взял и его, и, расплатившись, вернулся в машину. И сразу же передал покупки мне, проговорив:

– Вот, Лора! Девочки любят цветы и игрушки. Этот медведь очень хочет стать твоим другом. Надеюсь, что новый приятель вернет тебе хорошее расположение духа.

Я поднесла букет к лицу и увидела всунутые между цветами пятитысячные купюры. Он так ничего не понял, этот зажравшийся богач. Зло должно быть наказано в любом случае, и дурацкие подачки не смогут вернуть мне душевное равновесие. Я успокоюсь только тогда, когда найду человека, способного стать карающим мечом справедливости. Своего «киру» Лайта Ягами.

Париж, 1930-е годы

– Это переходит всяческие границы! Даже сюрреалистическое восприятие реальности имеет свой предел!

Возмущенно размахивая руками, Луи Арагон нервно ходил по отдельному кабинету известного на Монпарнасе кафе «Ротонда», куда сюрреалисты иногда перебирались из поднадоевшего «Куполя». На мягком диване сидели три его приятеля, вместе с Арагоном только что вернувшиеся из штаба коммунистической партии на Рю Лафайет. Французских коммунистов шокировало стихотворение Дали «Любовь и память», опубликованное в четвертом номере журнала «Сюрреализм на службе революции» и посвященное двум музам художника – сестре Анне-Марии и Гале. И сюрреалистов-коммунистов вызвали на ковер.

– Все, чего вы хотите добиться подобными стишками, это запутать простые, здоровые отношения между мужчиной и женщиной, – хмуро проговорил глава французских коммунистов, рассматривая четырех друзей. – Вы просто обязаны отречься от дурно пахнущей сюрреалистической заразы!

– Это исключено! – в один голос откликнулись сюрреалисты. – Сюрреализм гораздо шире Сальвадора Дали!