Волжский рубеж

Итоги Берлинского конгресса громом среди ясного неба покатились по России. Конечно, простому народу было до этого конгресса как до Луны. Но в кругах русской интеллигенции, растущей и крепнущей с каждым годом, и прежде недолюбливающей монархический режим, возмущение рвалось наружу. На Берлинском конгрессе русской дипломатии переломили хребет – это было ясно всем. И западным державам, и самой России. Сто тысяч русских людей полегло в горах и на равнинах Болгарии за святое дело – человеческую свободу, за братьев-славян, которых веками мучили и унижали, появилась реальная возможность объединить весь славянский мир, шанс, дающийся раз в тысячелетие, а бездарные полусонные российские политики не смогли удержать этого почина!

Так не преступно ли все это?

Приблизительно с такой речью выступил 22 июня 1878 года Иван Сергеевич Аксаков, возглавлявший Славянский комитет в Москве и рекомендовавший Петра Владимировича Алабина агентом своего общества в Болгарию.

– Посмотрите на первую статью этого позорного соглашения! – за час до официального выступления говорил в кулуарах своим коллегам Аксаков, у которого на руках уже были «берлинские» документы. Он ожесточенно потрясал ими. – Читаю: «Болгария образует из себя княжество, платящее дань, под главенством его императорского величества султана!..» – Писатель и оратор негодовал и багровел от этого текста. – Да как же такое можно было позволить после пятисотлетнего ига, господа?! Я вас спрашиваю! И после Сан-Стефанского соглашения?! А статья номер три?! «Князь Болгарии будет свободно избираем населением и утверждаем Блистательной Портой с согласия держав»! Еще и Портой Блистательной утверждаем?! Да еще и с согласия держав?! – и понятно каких: Англии и Австро-Венгрии! – Он потрясал документами перед лицами своих не менее разгневанных коллег. – Куда же смотрели Горчаков с Шуваловым, два этих бездарных дипломата, когда подписывали такое?!

Через несколько дней Аксаков получил уведомление о том, что он должен покинуть Москву. Это был не арест, но ссылка. Это были репрессии против свободы слова и волеизъявления передовой интеллигенции. Причем репрессии несправедливые, по-николаевски злые! А ведь исходили они, что самое обидное, от Александра Второго. С которым интеллигенция связывала самые счастливые перспективы!

Впрочем, ссылка не была жесткой. Аксаков уехал в село Варварино Юрьевского уезда Владимирской губернии, принадлежавшее родственникам его жены, дочки поэта Тютчева. Но в эти месяцы его ссылки судьи и жандармы подсуетились, и московский Славянский комитет был закрыт и негласно запрещен раз и навсегда, а его члены благополучно распущены. Но каждый из них, и особенно приближенный к Аксакову, уходил с «темным пятном» вольнодумца на своей биографии.

Петр Владимирович Алабин, будучи губернатором Софии, вдруг перестал быть членом Московского славянского общества. Это его и задело, и оскорбило, и разочаровало. «Интересно, – думал он, – может ли английская королева взять и закрыть тот или иной джентльменский клуб? Вряд ли! А в России все возможно! Так и пахнуло суровой аракчеевщиной!..» Он наделялся, что царь даст добро взять Константинополь – и Гурко займет Второй Рим. Не вышло. Его несказанно обрадовал Сан-Стефанский мир, дававший простор для рождения великого славянского сообщества на Балканах. Вот когда бы началась новая эпоха в истории Европы! И этого не произошло. Берлинский мир, с которым он ознакомился по пунктам, был оскорбителен и унизителен для России. Болгары, жившие на севере от Балкан, конечно же, торжествовали, а вот живущие от горный гряды к югу вдруг, став жителями Восточной Румелии, ощутили на себе все последствия недавней народной революции.

И вот уже 21 августа Петру Алабину приходит телеграмма из Петербурга: «Императорский комиссар генерал-адъютант Дондуков-Корсаков. Предписание софийскому губернатору Алабину: по возможности приостановить массовое переселение болгар из районов, отходящих к Турции. Собрать сведения о количестве свободных земель в вверенной ему губернии, годных для предоставления их в пользу переселенцам».

– Горько мне это читать, Марин Степанович, – говорил Алабин в своем кабинете вице-губернатору Дринову. – Очень горько!

– У меня сердце не перестает болеть, когда я думаю, сколько человеческих надежд оказалось разрушено, – отвечал тот. – И сколько будет разрушено, когда у этих брошенных на растерзание туркам болгар вырастут дети, потом внуки… А какие были у нас надежды! Боже ты мой…

В эти недели тысячи отчаявшихся вернуть истинную Родину болгар потянулись из-за Балкан на север к своим родным и соседям, предчувствуя месть со стороны ожившей и набиравшей силы Порты. А все знали, как мстительны турки, да еще прежде униженные, растоптанные. Падали они с большой высоты и уже не надеялись туда вернуться. Думали только рычать и скалить зубы, а тут свезло! Взяли за шкирку и втащили обратно на Олимп. И как теперь они будут мстить болгарам-христианам, можно было только предполагать!