Волжский рубеж

– Именно так, барин! – вполоборота ответил возница. – Она самая! Тут мы на ночлег и остановимся! У меня батька отседова! Хорош городок, но ваша Самара-то получше будет: помноголюднее, пошумнее, позадиристей!

– Это я люблю, когда позадиристей, – пассажир разглядывал берега реки. – Сам не тихий. – Прищурил глаз на спину возницы: – Скажи, любезный, вот на этом бы месте да мосток через Волгу перебросить. Как думаешь? Река самая великая в Европе, а до сих пор ведь ни одного толкового моста не возвели!

– Мосток?! Через Волгу?! – вполоборота усмехнулся извозчик. – Шутник вы, барин!

– Отчего же шутник, любезный?

– Да нет, мосток сочинить – дело хорошее! – качнул головой возница. – Вот кабы, барин, по щучьему велению можно было бы!..

Весело скрипели полозья, сырой ветерок тихонько завывал над белым ледяным пространством. Мерцали звезды над головой.

– Не веришь, значит?

– Да кто ж его перебросит-то? – снисходительно рассмеялся возница. – Через нашу-то Волгу-матушку?! Мосток! Через Волгу и птица летит – устает! И рыба плывет – дохнет! Садись на лодочку и плыви – иначе никак! – Он весело хмыкнул. – Вот и весь разговор!

– Смейся, смейся! – снисходительно кивнул пассажир.

– Осерчали, что ли, барин?

– Была печаль! – откликнулся пассажир. – Смотреть, любезный, всегда наперед надобно. Коли с оглядкой на все жить, лучше сразу в шкуры наряжаться и вокруг костра приплясывать! Мосток был бы тут кстати! – он плотнее запахнул воротник шубы, стал очень серьезным. – Нужен мост через Волгу, еще как нужен! – Это пассажир говорил уже скорее самому себе. – Как бы торговле тогда руки развязали! Скольким бы людям помогли! Да будет волжский мост рано или поздно, – он сцепил пальцы в кожаных перчатках; размяв кисти рук, уверенно кивнул. – Обязательно будет!

Пассажиром был сорокадвухлетний Петр Владимирович Алабин, штабс-капитан в отставке, коллежский советник, чиновник с немалым опытом работы на государственной службе. Не думал он ехать в Самару, в другом городе хотел служить и не исключал, что всю жизнь, но так получилось. Полгода назад по распоряжению сверху расформировали Вятскую удельную контору, а управляющего этой конторой, которым он служил последние несколько лет, имея заботу о сорока тысячах крестьян, вызвали в Петербург для нового назначения.

А уезжать так не хотелось! Давно, за прошедшие восемь лет, появились и друзья, и оброс он семьей, ему верили и его любили, а тут надо было бросать всех и вся и ехать в места, совсем для него чужие. Одна радость – на Волгу! И удача, что с небольшим, но повышением: Петр Владимирович ехал занять место управляющего Самарской палатой государственных имуществ. Но этой радости и удачи было так мало! Ведь сердце оставалось там, в Вятке, и болело за этот город, где он на неопределенное время оставлял свою семью: жену Варвару, сыновей Ивана и Андрея, дочерей Елену, Машеньку, Ольгу и Сашу. Она родилась всего два месяца назад, и он переживал за нее, эту кроху, более чем за всех других детей. Слишком живо было воспоминание о несчастной Варечке, названной в честь Варвары Васильевны. Вторая их дочь прожила всего два года и умерла от коклюша в Вятке. Он помнил лицо жены на похоронах Варечки. Сколько людского горя и страданий он повидал на своему веку, но лучше бы дал руку отсечь, чем еще раз увидеть свою жену такой, какой она была в тот день. Зато первенец их, шестнадцатилетний Василий, уже учился в Николаевском кавалерийском училище, выбрав карьеру военного. Слишком много он рассказывал ему о войне! Петр Владимирович улыбнулся: у парня так и загорались глаза, так и тянулась рука к тяжелой отцовской сабле! А теперь девятилетний Иван и семилетний Андрей туда же – завидуют старшему брату! «Держи от них пистолеты подальше, – говорил он Варваре Васильевне, уезжая, – доберутся ведь, знаю я их!»

Так он их и оставил, заплаканных и полных надежд, дома. И сердце свое с ними оставил. А сам уехал в столицу за документами, пообещав: как устроится на новом месте – тотчас вызовет. И вот теперь из Петербурга – прямиком в Самару.

Вятка оставалась далеко на севере…

А ведь этот город многое дал ему в жизни! Именно там впервые он почувствовал себя не военным, как прежде, готовым год за годом с палашом и пистолетом под дождем и солнцем топать по бескрайним просторам России и других стран, по приказу убивать кого-то и быть готовым ежеминутно принять смерть. Подчас толком не зная, за что. И не понимая, справедливо ли это. Убивать кого-то, кого ты не знаешь, и быть убитым безымянным для тебя имяреком. И хватает ли перед Богом одного только царского желания, если не сказать каприза, так вот ремесленничать?

В Вятке он почувствовал себя гражданским человеком. И ощутил, сколько же энергии заключено в нем самом, той энергии, которую он подозревал в себе раньше, но никак не мог дать ей выход. Энергию созидания!