Вопль археоптерикса

А я последовал его приказу. Вылил оставшуюся воду на голову, лег и вытянулся. Небо это чужое при взгляде с просеки, в узком пространстве между кронами деревьев, казалось вполне себе своим. Если не смотреть на кружащих над сырой низиной перепончатых и не слушать их визг.

Пусть физик своей машиной времени занимается, такое у нас расписание. Чтобы и просеку не запускать, и с ремонтом «ланкастера» не затягивать, и Прошину машину к взлету иметь в рабочем состоянии.

Я закрыл глаза, устал как черт. Уже проваливался в сон, когда послышались шаги. Смотрю, из-за кустов вывернул Галюченко с фляжкой воды. Протянул мне. Я сел и подвинулся.

– Давай, Петр Иваныч, твое дерево сегодня свалим. Хоть далеко от центра просеки, но оставлять опасно, мотнет машину в сторону, и зацепим, – сказал я. Взял фляжку, сделал пару глотков. Теплая вода, а как холодной хочется! Да нет здесь холодной и не будет. Что-то сегодня особенно на тоску потянуло. Я усмехнулся устало: – Как военнопленный?

– Сидит, лежит, в кусты ходит, воды дали, – сказал Петр Иваныч, шлепнув себя по шее, сняв кровососа. Выдернул топор, торчавший в пне. – Давай свалим, капитан. Сейчас еще пройдусь по нему.

– Там немного осталось, с Прохором думали, прикончим его, – сказал я. – Но нет, отступили, намахались так, что решили отдохнуть, хотели попозже еще один заход сделать. Давай приступай, я вон тем пнем займусь. Высоковат, лучше убрать. А то, когда «ланкастер» к нему подтянем, жечь опасно будет.

– Понял. А там и хлопцы придут, будем чаи гонять, я меда набрал опять, повезло, рядом второй улей прятался. – Бортстрелок пошел враскачку по просеке.

Дерево, которое мы рубили уже второй день, росло по краю намеченной полосы. Чудом не зацепили, когда садились. Петр Иваныч его вчера хорошо подтесал, я тоже больше чем на две трети прошел. Но великан стоял крепко и не собирался падать.

Я возился с не желавшим разгораться пнем, смотрел, как остервенело машет топором Петр Иванович. Беспокоится, потому и работает без отдыха. Да чего там, и я места себе не находил из-за того, что ребята задерживались. Стараешься вида не подавать, сам понимаешь – и остальные тоже делают вид, что все хорошо, а разговор возьмет и заглохнет на полуслове. Петр Иваныч уже второй раз рассеянно хлопнул себя по лбу и пробормотал:

– Это про что же я? Не помню.

Наверное, так же переживал, когда мы с Алексеем ходили «юнкерс» искать. Может, и больше – сейчас-то понятно, куда ребята пошли, а тогда отправились в неизвестность. Тепло на душе от этого понимания. Если о тебе кто-то беспокоится, то и чувствуешь себя нужным. Не вообще нужным, как солдат, например, на войне, а нужным именно этому конкретному человеку, чужому мужику из никогда не виденной мной Винницкой области… Получается, не чужому, какой же он чужой, если заботится и беспокоится.

Уже сумрачно становилось, а мы все какую-то работу находили или просто сидели на бревне.

– Моя очередь, дай помашу немного, отдохни, Петр Иваныч.

– Да чего отдыхать, – отмахнулся было от меня хмуро бортстрелок, пот с него катился градом.

Но топор отдал. Задрал рубаху, вытер лицо.

– Проша мне прописал отдых, – усмехнулся я, прошел вокруг дерева, размахнулся, ударил, лезвие звякнуло будто вхолостую, – чтобы теплового удара не случилось. Говорит, лежать, капитан, у тебя морда красная. Вот теперь и я тебе прописываю. Ступай в лагерь отдыхать. Что мы с тобой тут до полночи вокруг этой елки скакать будем? Иди, я скоро следом двинусь.

– Проклятущее, будто резиновое, – с досадой сплюнул Петр Иванович, потер ладони, машинально пошарил по карманам, сплюнул еще раз. – Курить охота. Проша лучше бы табак нашел! А никуда я не пойду. Хлопцев почему нет, как думаешь, капитан?

– Идут, – коротко сказал я, посмотрел на Петра Иваныча, тот ждал. – Идут, Петр Иваныч. Думаю, через стену с грузом за один раз не переправишься. Время ушло на спуск и подъем. Вот и задерживаются.

Бортстрелок кивнул:

– Вот и я тоже думаю, что из-за стены это, чтоб ее перекособочило.

– Лишь бы не под ними, – добавил я.

Мы устало рассмеялись. Опять разбрелись в разные концы просеки. Он взялся резать ножом поднявшуюся поросль на делянке, которую определили под завтрашнюю попытку. Я топором махал. Казалось, что подается, долбил, как тот дятел.

Пронзительные крики перепончатых стихали, утробно взревел и затих в ближнем логу зверь покрупнее. А Алексей с Константином все не возвращались. Проша бы уже дал отмашку от лагеря, однако сигналов с кухни никаких не поступало.

– Давай толкнем, Миша! – крикнул за спиной Петр Иваныч.

– Давай толкнем, – сказал я, в голове аж звенело.

Уперлись жердиной. Никакого движения. Стоит, зараза, как каменное.

– Не-ет, кажись, пошло.

– Показалось.

– Точно пошло. Отходь!

Дерево захрустело, затрещало, неожиданно не переломилось по надрубленному месту, а выкорчевало само себя и хрястнулось, проложив просеку в зарослях по правую руку от нас. Вот это да, получается, махали два дня топором, а оно едва держалось. Мы переглянулись с бортстрелком. Из-за этого торчавшего в разные стороны огромного корневища, казалось, стало еще темнее.