Ворожей (сборник)

Хирург обнаружил так же израненные руки Боцмана и заставил вытянуть их горизонтально. Однообразно, как и Гегелю, промыл их брусничной настойкой, а затем исключительно посредством личного воображения спаял лопнувшие куски ладоней. Через десять минут Боцман к огромному собственному изумлению смог спокойно и безболезненно сжимать и разжимать кулаки. Моряк думал, что дело с болячками затянется не меньше, чем на месяц. Во всяком случае, в течение этого месяца за весла он сесть не смог бы. А сейчас Боцман уже трудно различал, где, в каком месте у него съехала на ладонях кожа и обнажилось красное, горевшее огнем, мясо.

– Ты, Хирург, знаешь – кто! – восхитился Боцман. – Паразит ты и больше никто, – определил друга старый моряк. – Вот сейчас попразднуем у Богдана, и лети в свой Питер. Или прямо в Москву. К чертовой матери. Что ты болтаешься здесь, как пес? Ты чудеса творишь! Тебе среди людей быть надо. Найдешь товарищей, учеников, семью… Все будет нормально. А тут что? Мишка правильно сказал: «Все мы псы бродячие. Но самое интересное, Хирург, нам это нравится. Пусть мы порой холодные, голодные, битые, израненные, зато мы – ветер, шквал и живем одной свободной волей. Куда хотим – туда летим. Потому что мы – стая бродячих псов. Все равно что уток стая. Нас отстреливают, ловят, изводят, а мы снова возникаем. Не тут, так в другом месте. Как щетина на морде».

– Врешь ты все, – сказал Борис, завязывая мешок с медвежатиной. – Псы – это псы. А люди – это люди. Вот ты, Боцман, больше всего на свете мечтаешь снова стать боцманом, а не болтаться тут холодным и голодным. Я, честно говоря, хотел бы строить самолеты. Или даже летать. Получать хорошие бабки и жить как человек. Мишка мечтает снова залезть за университетскую парту. Как ни крути. Про Гегеля, правда, ничего не могу сказать. Может, ему и в самом деле на роду написано бродячее житье. В таком случае Василию тоже учиться надо, потому что у него опилки в голове, а теперь еще при оторванном ухе. Он толком-то не знает, чего от Луки, а чего от Матфея и чем отличается грех от прегрешения. Что он людям может принести без знаний? А ты, Боцман, врешь, как пацан, себе и другим. Да, сейчас мы псы. Но никто из нас не желает быть псом до конца. Что ты, Боцман, глаза опустил, как девушка? Или я неверно говорю?

Наступило общее молчание. От слов Бориса прежняя жизнь путешественников стала медленно тонуть, словно подбитый корабль. И наблюдая еще недавно живое, а нынче тонущее судно, на коем находилась вся горемычная команда, «псы» пригорюнились, хотя особых причин для печали как будто не было.

Суровая битва с медведем окончилась сокрушительной победой, но радости не было ни у кого.

– Пошли отсюда, – сказал Хирург, глядя на распластанный труп зверя, уже хорошо припорошенный снежным покрывалом – зимней могилой – до самой весны. Могилу, конечно, разроют, разгребут голодные обитатели тайги, но это уже будет их дело.

– Давайте опустим по глотку за упокой. Живое существо все-таки, – сказал Мишка. – Что-то муторно на душе. Будто дурное предчувствие печет. А с чего бы? Вроде, поводов не предвидится. Зверюгу сразили. Каждый вел себя достойно. С чего, казалось бы, в хандру впадать. Попразднуем и разлетимся в разные стороны. У каждого свои планы. Своя дорога. Главное, не забывать друг друга. Как-никак, хлебнули немало. Авось, когда-нибудь свидимся.

Помянули.

И снова тронулись в путь, прихватив теперь, как первую необходимость, рогатину и колья. Было даже удобней: на палки подвесили сзади мешки с рыбой, медвежатиной и спиртным. Нести их таким образом оказалось гораздо легче.

Гегеля освободили от всякой ноши, так как его после операции впору самого нести было. Он со своим пришитым ухом бесстрашно нырял вниз головой с каждой горбатой кочки. Проповедника, слегка матерясь, поднимали, ставили на ноги, но он, видимо, утомившись в битве, потеряв немало личной крови и окончательно опьянев, снова выбирал кочку повыше и с нее штопором входил в жижу болота.

– Мы так до завтра не доберемся, – высказал Мишка Хирургу. – Что с ним делать?

– Может, его к двум палкам привязать, – предложил Борис. – И понесем учителя на плечах. Как фараона. Не то он себе самостоятельно еще одно ухо оторвет.

Хирург развязал свой рюкзак, вытащил какой-то целебный пакетик, какие самолично изготавливал, сохраняя в них собранные за лето корешки, травы, кору деревьев, толченые сосновые иголки, измельченные шишки, сушеные ягоды, чей-то помет и бог знает, что еще. Затем он заставил Гегеля проглотить содержимое пакета, зажевать этот порошок снегом и немного посидеть на павшем бревне. Сидя, философ пошатался минут пять, а затем, что молодой олень, рванул в кусты. Там он издал неприличный звук и вздох облегчения.

– Дрыщет, – дал заключение Боцман.

Потом проповедника рвало до бледности лица. Все это время товарищи верующего терпеливо курили горький питерский «Беломор», сочувствуя пострадавшему Христову воину.