Ворожей (сборник)

Хирург шёл впереди, потому что по окончании просеки он один мог разглядеть заваленную снегом, едва различимую тропинку Валов помнил, как однажды ночью по этой же тропе они шли с Богданом и целый час не могли попасть к нему домой, хотя были буквально в двух шагах.

Дело было летом. Стояла жара. Тучи гнуса висели над тайгой. Лишь с заходом солнца, когда мошкара оседала в зелени ночевать, можно было вздохнуть свободно.

В том году сенокос определили относительно недалеко от Богданова дома, конечно, по таёжным меркам. Как-то ненастье оставило всех без работы на несколько дней. Богдан взял ружьё и ушёл в тайгу. Вернулся через два дня с мешком лосятины. Вот тогда и отправился Хирург вместе с Богданом к нему домой – мясо доставить.

К вечеру из-за синих туч вынырнуло умытое, румяное солнце, но вскоре малиновый овал его скрылся за вершиной черной сопки.

Они вышли на тропу и остановились. Дальше идти было невозможно. Сменившая солнце огненно-золотая, полная луна уселась на верхушках деревьев и стала слепить путников, будто мартеновское жерло.

Ровно час мучились Богдан с Хирургом, не в силах нащупать ногами тропу. То и дело сбивались, проваливались в золотые чащи, снова ощупью искали тропинку и слепли, слепли от безжалостной золотой луны.

Тяжелые, мокрые мешки с лосятиной промочили одежду, мешки прилипали к спине, и казалось – какой-то злой дух в золотом плаще витает над ними, хохочет и сталкивает с тропы.

Хирург диагностировал это явление и понял, что над ними летает загубленная лосиная душа. Он сотворил молитву и попросил у Бога прощения. Тогда луна сдвинулась с места. Они с Богданом обернулись и увидели дом.

…Вскоре возникла большая поляна с тремя аккуратными и тоже завьюженными стогами сена для имевшихся у Богдана пары лошадей и коровы Нюшки. В конце поляны, за которой, не успев еще замерзнуть, шумела речка, приютились, как родные в бедовое время, деревянная изба, срубленная Богданом в послевоенную опальную пору, да три такие же старые деревянные пристройки – амбар и два сарая.

Издали пахнуло сеном, навозом и уютным сельским теплом.

– Вот и пришли, – сказал Хирург.

Тут же к путникам понеслась свора Богдановских собак, оглашая тайгу разноголосым лаем. Но Хирурга они знали и, подлетев вплотную, завиляли хвостами. Целитель развязал мешок с медвежатиной и, отрезав каждому псу по большому куску, угостил «Лаек» к их общему удовольствию.

Теперь они дружелюбно, размахивая хвостами, провожали странников до самой избы, на пороге которой их уже поджидал хозяин.

Богдан был несуетливым, крепко сбитым стариком с грустными, как у собаки, добрыми глазами. Он стоял на крыльце в расстегнутом овчинном полушубке, мохнатой собачьей шапке и улыбался во все свои пушистые, седые усы.

Когда-то стоявший на пороге хозяин был высоким статным красавцем с соломенными волосами. Была и красуля-невеста, звонкоголосая, тонкая, как лоза, чернобровая Олеся. Война порушила всё, и покатился Богдан Ковач на Колыму, где и познакомился с Хирургом, выкапывая большую яму для умерших заключенных. Были голод, холод, общая для всех горка на выживание. Они вскарабкались. И с тех пор надолго не расставались.

Хирург каждый год непременно навещал лагерного друга. Богдан и сам бы приезжал к целителю, который как-то спас его от верной гибели. Но отыскать Валова было почти невозможно. Где его искать? Одно слово – лист на ветру. Попробуй, найди.

Друзья обнялись, а лайки, пятеро лохматых замечательных псов, успокоено расселись вокруг крыльца наблюдать встречу старых товарищей.

– Проходите в хату, – пригласил Богдан после короткого знакомства. – Ты в этом году задержался, Дима. Жду, жду, думаю – когда появишься. Заскучал. Знаешь, Нина умерла. Год уже. Всё не могу привыкнуть. Летом поработал в рыбсовхозе, и снова один, – рассказывал Богдан, провожая гостей через сени, где стояла мудрая колымская корова.

В горнице хозяин усадил гостей за стол, покрытый чистой, вышитой скатертью, оставшейся, видно, как дорогая память от прежней хозяйки. Ценя эту вещь, Богдан сразу же стащил белое льняное покрывало, обнажив добротно сколоченный, дощатый стол. Гости, похожие на купцов, воротившихся из заморских странствий, восседали на длинных деревянных лавках. Лавки эти да и стол изготавливались Богданом для многочисленных детей, общих семейных сборов, где правили бы мир и любовь. Но и тут судьба обошла его. Детей не получилось, жена умерла. А может быть, ему суждено было терпеть пожизненное наказание в ответ на службу в полиции. Ведь на его глазах расстреливали, вешали, сжигали живьем в собственных хатах односельчан и соседей из ближайших деревень. Наблюдая всё это с дрожащим сердцем, он сделать ничего не мог, потому что любовь его единственная на всю жизнь, Олеся, была дочерью человека, ставшего деревенским старостой, то есть главного полицейского начальника. Однако Олеся погибла во время работы в поле от шальной пули. Богдан стал белый, как лунь. Он решил уйти в партизаны.