Ворожей (сборник)

– Да. А тут начал виться вокруг неё идиот один с соседнего факультета. Такой весь лощенный, из «новых русских». Замшевый пиджак, джинсы за сто баксов и всё такое. В университет на «Форде» своем приезжал. Красивый, гад. Такой красавчик рекламный. Гляжу, Светка моя садится к нему в тот самый поганый «Форд» и исчезают они от меня в гущу Москвы. Вечером прихожу – нет её в общаге. И в одиннадцать нет. И в двенадцать. И в час ночи нет. И в три. Короче, продалась моя Светка за «Форд», за квартиру, за баксы, за шмотки. Правильно. Кто я такой? Школяр в заплатках. А ведь такая любовь была. Думал, до гроба вместе. И так мне продажная столица опротивела – слов нет. Поначалу Москва не городом – мечтой была. Бульвары, музеи, театры, концерты… Все доступно. Все твое. Жизнью моей, сердцем моим Москва была. А сейчас – проститутка. Больше никто. И так мне, ребята, обидно стало – сказать трудно. За то, что со мной случилось, с Москвой, со всей державой!.. Светку спрашиваю: «Ты что, влюбилась? Если влюбилась, я всё пойму и уйду в сторону». – «Нет, Миша, – говорит, – прости меня. Я любила тебя искренне. И теперь люблю. Но мы не будем вместе. Я уже сошлась с другим, потому что выросла в семье с достатком. В нищете жить не хочу. Не буду. А мы с тобой, по сути, нищие. Тебе, – говорит, – предречено нищенство. У тебя это на лбу написано. Я вижу». Хотел я влепить ей тогда… не смог. Слава богу, сдержался. «Шкура ты продажная», – только и сказал.

Боцман налил ещё по глотку водки для подогрева разговора и вдруг осознал, что чья-то боль для него – гостья за дверью, от которой никуда не денешься.

Мишка продолжал.

– Подкараулил я тот белый «форд». Выходит Светкин красавчик, а с ним ещё два «носорога». «Оставь Светку, – прошу. – Ты её просто купил, а я люблю. Не могу без неё жить». – «Уйди, – говорит, – свинья. Раз я купил, значит, она моя». – «Что ж, логично, – отвечаю. – И насчет свиньи ты верно угадал. Родился я в год свиньи. По знаку же – овен. Это такая гремучая смесь, от которой у тебя сначала лопнет переносица, потом челюсть, потом рёбра, потом ещё чего-нибудь. Опыт по этой части у меня богатый: в Чечне я не в спортивных рукопашках бился, а в настоящих – боевых, да и школа спецподготовки за плечами. Поэтому, ребята, – говорю, – вы сейчас примите некоторое страдание, потому что издеваться над собой вам, жирным рожам, я не позволю никогда». Гляжу, один рванул к машине: за монтировкой или ещё зачем. Дожидаться его я, конечно, не стал. Этих двоих уложил рядышком, что родных братьев. У Делона оказалась какая-то слабая внешность, поскольку у него действительно лопнул нос и отскочило сразу четыре зуба. Оглянулся. Где третий с монтировкой? А он, гад, умней всех вышел. Его и в помине уже не было. Но они мне отомстили не физически, а морально. Делон оказался сыном проректора, и уже через день на доске объявлений висел приказ о моём освобождении от дальнейшего обучения. И более того, меня ждала тюремная койка. Однако тут всё уладила Светка. Уговорила их, не знаю, правда, кого именно, не возбуждать уголовки. Словом, дело замяли.

– Мне кажется, Миша, Господь тебя пощадил, – снова пьянея, поразмыслил Гегель.

– Пощадил, – усмехнувшись, согласился Мишка.

– Ну и какое дальше было развитие? – заинтересовался Боцман свежей историей. – Как ты в Магадане-то очутился?

Мишка задумался. Закурил.

Богдан встал, принёс миску и тряпку. Тряпкой обстоятельно смел со стола рыбную чешую, а крупные очистки собрал в алюминиевую посуду, сказав:

– Лупшайки сюда кидайте. Собакам угощение будет.

Все сразу прониклись уважением к Богдану, поняв, что он с младенчества посредством, видимо, строгого материнского воспитания приучен к чистоте и порядку.

В доме ароматно пахло табаком, горячим деревом, тонким сосновым дымом и жареным медведем. Уютное тепло вошло в пустоту напряженного и выстуженного дорогой тело каждого гостя. Путники разомлели и раскраснелись, как после бани. Окна мутно занавесила мягкая метель. Мудрое животное в сенях выразило свою мысль одним долгим, протяжным мычанием, от которого все испытали мгновенное путешествие в дальнее детство с яркой цветочной поляной и стоящей посреди неё мирной солнечной коровой.

Общее счастье порхнуло где-то под потолком, и Гегель произнес от имени лесных братьев:

– Хорошо-то как, Господи! С какого края ни взять – всё милость Твоя кругом.