Восхождение, или Жизнь Шаляпина

Не стал я в тот момент оспаривать его слова, уж очень явственно слышалась в его словах горечь.

И так хотелось ему возразить… Почему ж так тепло принимают Федора Федоровича Шаляпина в Советском Союзе? В Большом и Мариинском оперных театрах, в музеях Глинки и Бахрушина, в Министерстве культуры и обществе «Родина»… Повсюду цветы, улыбки, внимательные лица, как только он начинает говорить…

Конечно, он сам по себе — обаятельнейшая личность, добрейшей души человек… Но ведь мало ли добрейших и обаятельнейших, а так ведь их не принимают…

Как-то в разговоре в гостинице «Россия» он мимоходом уронил:

— Сейчас, через меня, вы прикасаетесь к моему отцу…

И я сразу вспомнил размышления Михаила Чехова о технике актерской игры: «Наблюдая игру Шаляпина, например, я всегда «подозревал», что в лучшие свои минуты на сцене он жил одновременно в двух различных сознаниях и играл, не насилуя своих личных чувств. Сын его, мой друг, Федор Федорович Шаляпин, подтвердил мои догадки. Он хорошо знал своего отца как художника, много беседовал с ним и глубоко проникал в его душу. Вот что сказал он мне о своем отце:

— Мой отец был умный актер… — и с улыбкой прибавил: — Умный и хитрый!..» (См.: Михаил Чехов. Лит. наследие, т. 1, с. 215.)

Но сейчас я обращаю внимание читателей лишь на одну фразу: «Сын его, мой друг, Федор Федорович Шаляпин…» А во втором томе есть прелюбопытнейшее сообщение: «Когда открылся занавес, публика сначала при выходе Михаила Чехова устроила ему овацию, а затем замерла и, затаив дыхание, внимательно смотрела и слушала игру мирового артиста и его молодого партнера Федора Шаляпина, сына гениального певца и артиста». («Новая заря», 25 апреля 1944 г.)

Федор Федорович — актер, играл на многих сценах мира, снимался в кино. Но, понимая, что до ШАЛЯПИНСКИХ вершин он не поднялся, скептически машет рукой, когда его спрашиваешь о фильмах и спектаклях, в которых он принимал участие:

— Сыграешь какого-нибудь урода, так загримируешься, что тебя потом никто и не узнает…

У Федора Федоровича есть превосходные воспоминания о великом Рахманинове, опубликованные у нас, в России. Есть и чисто литературные произведения, которые он так и не показывает еще никому.

Чаще всего мои вопросы, конечно, касались личности его отца… Но и личность его самого интересовала меня.

…Вспоминаю, как Федор Федорович приехал на своей машине в «Люкс-хотел-Рома» и повез смотреть Рим… Прежде всего, конечно, Пантеон, Колизей, потом Аппиеву дорогу и прочая и прочая. Останавливал машину, выходили, смотрели, а главное — рассуждали, восхищались, вспоминали историю, вспоминали Москву, вспоминали Большой театр, Федора Шаляпина…

Так было интересно с ним, превосходно знающим не только Рим, не только Италию и Россию, но и Францию, Англию, Швейцарию, Америку.

— Меня всегда смущает, что так восторженно меня принимают в России. Ясно, конечно, что принимают не меня самого, а как сына великого человека, я это чувствую, и все-таки, и все-таки меня это смущает, просят автографы… Ну зачем все это?..

Федор Федорович говорит хорошо поставленным актерским голосом, ему немало приходилось сниматься в фильмах в Голливуде, во Франции, ФРГ, играть в театрах. Вспоминает знаменитых американских и итальянских актеров и режиссеров, у которых ему приходилось работать, но все это как-то отходит на второй план, когда я прошу его рассказать о Федоре Ивановиче Шаляпине.

— Отец нечасто вмешивался в нашу жизнь, всецело препоручив нас маме, Иоле Игнатьевне… Но во всем чувствовалась его направляющая рука. Он был очень занят всегда, все дни его были расписаны, то выступления, то репетиции, в театре и дома, то банкеты, то гастрольные поездки… Но он твердо дал нам попять, что все мы, его дети, должны хорошо знать иностранные языки, и денег на наше воспитание не жалел. Да и вообще мы жили широко, отец зарабатывал много, но много и тратилось… Держали лошадей, легкий и тяжелый тарантасы, белье стирали специальные прачечные, чистота была невероятная. Уютно было в каждой комнате, все обставлено было с большим вкусом. Многое привезли из-за границы, мамино приданое, но все так вписывалось, что и не разберешь, что было наше, а что заграничное. И все — мама, Иола Игнатьевна. Мама была колоссальный администратор, откуда только что и взялось. Ведь вы, конечно, знаете, что она — замечательная балерина. Уже в шестнадцать лет была примой в театре Сан Карло Ди Наполи, а по виду скромная девочка, правда, хорошенькая, но все-таки девчонка еще. Ее сопровождала мать, тоже балерина, известная в театральных кругах. И когда мать привела ее в Сан Карло Ди Наполи, то директор думал, что устраиваться в театр пришла ее мать, моя бабушка, и разговаривал именно с ней о контракте. Но бабушка возразила, сказав, что прима-балерина вот эта девушка, указав на свою Иолу. Так началось театральное возвышение моей матери.

Мы стоим у величественного в своей простоте и скромности Пантеона.