Восьмая жизнь Сильвестра

Крышу у меня снесло от этого зрелища конкретно. Что творил, лучше не описывать. Остановился только после того, как саданул ногой по чему-то твёрдому. Хорошо саданул, аж в колене отозвалось – обувь-то у дельтапланеристов лёгкая. Наклонился, смотрю, а это фотоаппарат. На заставе фотокор с Земли гостил, это мне уж потом сказали. Известный российский журналист Акихиро Великанов, может, слышала. Так вот, тело его так и не нашли. Что с ним иуды сотворили, страшно представить.

Стоп, стоп, Вася, тебя уже несёт.

Прости, ангел мой, за написанное. Должен был выговориться. Должен. Чтобы не рехнуться. Посылать это письмо, ясное дело, не стану.

Лобзаю нежно, твой Василёк.

Урания, хх. хх.2023.

* * *

Акихиро поцеловал Сиатту в пятнышко белого пуха на животе, и она засмеялась.

– Щекотно, – сказала она по-русски.

«Щ» у неё было дробным и почти звонким. Человек так произнести не сможет никогда. Акихиро не мог до сих пор, хотя от человека в нём оставалось не так уж много. Запущенная «грибным дождём» перестройка организма протекала поразительно быстро и без малейших эксцессов. Теоретически, так она должна была протекать у всех, но на практике он оказался всего лишь восьмым счастливчиком за весь период эксперимента.

Иу-еу не любили слово эксперимент, считая, что в нём слишком много ненастоящего, предполагаемого, временного. Слово теоретически они не любили по той же причине. У них вообще было потрясающе много ограничений в повседневной речи, с этим предстояло разбираться всю жизнь. Акихиро трудности не пугали. Он был готов заниматься здесь чем угодно – любая совершённая малость приносила огромное удовлетворение. Если она оказывалась совершенной.

Игра слов получилась неидеальной, в русском из-за малого количества ограничений она и не могла быть идеальной, но сам факт!.. Игру слов иу-еу ценили чрезвычайно. И то, что Акихиро иногда мог если не сравниться, то хотя бы приблизиться к ним, делало его счастливым.

Но самым огромным счастьем была любовь Сиатты.

– Ты всё ещё считаешь себя предателем? – от сострадания цокая и щёлкая сильнее обычного, спросила она, уловив перемену в его мыслях.

– Нет. Наверное, нет. Но я всё ещё верю, что людей можно убедить закончить войну. Нужно только подобрать правильные слова. И оттого, что я не бегу, сломя голову на базу, выкрикивая эти слова, мне худо.

– Семеро до тебя уже пытались. Их убили.

– Да, – сказал Акихиро. – Значит, они не нашли нужных слов.

– Они слишком спешили.

– Я спешить не буду. Времени-то у меня сколько угодно.

– И даже больше, – сказала Сиатта. Затем строго нахмурилась и потребовала: – А теперь повтори это на тэччи.

– Мои слова или твои?

– Те и другие!

Он повторил, разумеется, с ошибкой. Разумеется, с дичайшей, и от этого страшно смешной. Сиатта расхохоталась, Акихиро тоже. Потом он сгрёб её в охапку, закружил, выщёлкивая слово за словом признание в том, в чём нельзя признаваться на людях по-русски, а на тэччи не только можно, а попросту нужно. Запретов в языке иу-еу хватает, но запрета на слова о любви, в том числе плотской, в нём не существует.

Потом он опустил Сиатту на землю и они, не сговариваясь, побежали туда, где можно перекусить. Есть теперь хотелось постоянно, и в удовлетворении этой страсти Акихиро был столь же неутомим, как в остальных новоприобретённых страстях.

Ели они торопливо и жадно, выражая удовольствие торжествующими возгласами и обмениваясь блюдами, как того требовал ритуал совместного приёма пищи. Закончив, погрузились по шею в имеющуюся здесь же ванну с головастиками и принялись ласкать друг друга – сначала осторожно, почти пугливо, а затем всё более бурно.

Наблюдающий за ними владелец еды и ванны млел от восторга. Его дом посетили влюблённые. Разве может быть что-то прекрасней?

* * *

Здравствуй, Машенька.

Не помню, отправил ли тебе предыдущее письмо, с матом и пьяными откровениями. Надеюсь, что нет. Надеюсь, я его сжёг. Если нет, сожги ты.

А впрочем, мне уже всё равно. Урания калечит не только «грибным дождём». Здешние красоты созданы не для людей. Я чувствую, что меняюсь, и далеко не в лучшую сторону. Так что может, и хорошо, если ты, начитавшись моих последних писем, решишь забыть своего когда-то милого, а теперь злого и чужого Ваську.

Тех ребят, которые попали под «дождь», отправили на Землю. Все знают, что это всего лишь способ эвтаназии – в терминале Фокина обитатели «коконов» погибают, – но никто не протестует. Лучше умереть по пути домой, чем разлагаться заживо от рукотворного рака на чужбине.

Однако есть надежда, что скоро всё переменится в лучшую сторону.

Сегодня сюда прибыла парочка специалистов по «активной обороне». Супруги. Привезли погодную установку «Гроза». Здоровенная решетчатая елда на гусеничной платформе. Торчит вертикально, в прорехах маскировочной сетки сияет начищенным медным куполом. Должна нейтрализовать действие «грибного дождя». Каким макаром, можно только догадываться, но офицеры все как наскипидаренные. Демонстрируют радость, переходящую в крайний восторг, и оптимизм, переходящий в предвкушение и чуть ли не в, извиняюсь, эрекцию.