Восьмое Небо

— Дядюшка Крунч! — она стиснула зубы, глаза широко открылись, — Грешный тунец!

Наверно, он выглядел не лучшим образом. Но сейчас были дела поважнее.

— Сэкономлю на полировке… — прохрипел он, — Займись кораблем!

Она кивнула, мгновенно превратившись из перепуганной девушки в капитана. Молодец, мысленно одобрил он. Сперва надо спасти корабль и его экипаж, потом уже заниматься отдельными жизнями. Это первое, чему учит Пиратский Кодекс. Хоть какой-то урок она выучила, удовлетворенно подумал он, и к этой удовлетворенности примешивалась тяжелая влажная усталость. Скоро он отдохнет от службы — он чувствовал это в пении той последней шестерни, что еще крутилась где-то в его недрах. Но силы ее были на исходе, завод слабел. Это значило…

— «Малефакс», высота!

— Т-тысяча девятьсот футов… — забормотал «Малефакс», словно в забытьи, — Не успею… Пятнадцать футов в секунду и снижается, но слишком медленно… Линейное ускорение… Сломано два носовых бимса…

— Дай мне Корди! Корди, ты слышишь меня?

Сырная Ведьма отозвалась не сразу, а когда отозвалась, у Дядюшки Крунча заскребло изнутри — до того слаб был ее голос. Для всякого существа из живой плоти перегрузка сама по себе — серьезное испытание, но переживать ее в одиночку, прилипнув в темноте к трясущейся балластной цистерне…

— Слышу. Что происходит? Все трясется и дрожит, я… Мистер Хнумр упал в обморок, он дышит, но не шевелится… Мне страшно, Ринни!

В днище «Воблы» что-то оглушительно лопнуло, палуба несколько раз судорожно дернулась, словно баркентина билась в предсмертной агонии. Ринриетта едва устояла на ногах.

— Попытайся превратить патоку обратно в воду!

— Я… Я уже пробовала, — в голосе ведьмы появилась виноватая интонация, — У меня не получается. Сил совсем нет…

— Тысяча семьсот, — в голосе «Малефакса» что-то заскрежетало от напряжения, — Через сорок шесть секунд войдем в верхние слои Марева. Не успеть.

— Открыть кингстоны! — приказала Алая Шельма лихорадочно, — Слить балласт!

— Как будто я этого не пробовал! — нетерпеливо отозвался он, — Патока слишком густая, все кингстоны забиты!

Дядюшка Крунч не мог повернуть головы, но он видел, с какой скоростью проносятся над бортом «Воблы» клочья облаков — густые, серые, наполненные тяжелой дождевой влагой. Слишком быстро. Если не найти способ замедлить корабль, он камнем рухнет в Марево. При мысли о том, что сотворит Марево с напичканной чарами баркентиной и ее экипажем, его замутило.

— Сорок одна, сорок, тридцать девять, тридцать восемь…

На какое-то время он ослеп, должно быть, барахлила единственная уцелевшая линза. А когда вновь обрел зрение, Алая Шельма уже стояла над ним. Она успела скинуть свой многострадальный алый китель, оставшись в мокрой до нитки сорочке. «Вобла» неслась сквозь сплошные дождевые облака, оттого ее лицо, исцарапанное и бледное, было тоже залито водой. Она села возле него, протянула руку и провела дрожащими пальцами по расколотой броне.

— Извини, — она говорила так тихо, что он почти не слышал ее за грохотом умирающего корабля, — Но, кажется, в этот раз у нас ничего не выйдет.

— Тридцать два, тридцать одна, тридцать…

Дядюшка Крунч не чувствовал ее прикосновения и с трудом видел лицо. Шестеренка в его груди едва-едва скреблась, стиснутая со всех сторон грудами оплавленной стали и обломков. Маленькая упрямая шестеренка, не понимающая, что нет смысла бороться за живучесть мертвого тела, что все уже решено, что все предначертано Розой Ветров, и все равно продолжавшая работать из последних сил — назло всему миру. Должно быть, у нее был какой-то особый, свой предел прочности, и она не намеревалась замолкать раньше времени.

Наверно, ему надо было что-то сказать напоследок. До того, как их обоих зальет с головой обжигающим багрянцем Марева. Но он не знал, что.

— «Малефакс», общую, — Алая Шельма коротко выдохнула, будто собиралась отдать приказ, — Сейчас мы канем в Марево, так что другой возможности мне, наверно, не представится. Спасибо всем вам. Габби, Корди, Шму, Тренч. Спасибо, Дядюшка Крунч. Спасибо, «Вобла»…

«Малефакс» продолжал свой безжалостный отчет, но Дядюшка Крунч его уже не слышал. Он все глубже падал в собственную пропасть, столь же бездонную, как Марево. Единственное, что он еще мог разбирать сквозь свист ветра — дрожащий голос Ринриетты: