Восьмое Небо

— У меня есть… другая. Однажды твоего деда одолела такая усталость от всех этих свершений, что он погрузился в жесточайшую меланхолию. После тысяч выигранных битв и сотен уничтоженных кораблей он почувствовал, что теряет вкус к жизни. Даже самые свежие ветра не бодрили его, а бури не заставляли сердце биться быстрее в груди. Тогда он созвал команду и приказал бросить все свои дела и обязанности до тех пор, пока он снова не ощутит желание вести свой корабль вперед. Мы подчинились. Матросы бросили паруса, плотники перестали стучать молотками, канониры законопатили орудийные порты, чтоб не дуло, и разлеглись в койках. «Вобла» погрузилась в сон, из которого ее ничто не могло вырвать, пока в сердце Восточного Хуракана оставалась скука.

Говорить было тяжело, в горле что-то безостановочно хрипело, скрежетало и лязгало, каждое пропущенное им слово бесповоротно разрушало уцелевшие до сих пор узлы и механизмы, но Дядюшка Крунч не останавливался.

— Баркентина превратилась в остров, гоняемый ветрами в любом направлении. Наши паруса истлели на мачтах, а штурвал рассохся. Пираты от безделья погрузились в сон, столь глубокий, что проснуться их не заставила бы даже пальба каледонийского фрегата. Это длилось целый год и я уже думал, что тем все и закончится. Но одним прекрасным утром твой дед вывалился из каюты, стреляя из пистолетов и громогласно хохоча. «Уму непостижимо, сколько еще удивительных вещей скрывает этот мир! — грохотал он в восторге, — Нет, рано мне еще на пенсию!» Оказалось, какой-то юнга от нечего делать обучил его играть в шарады. Тем же днем «Вобла» вновь подняла паруса.

Ринриетта слушала его с непроницаемым лицом.

— Ты придумал эту историю, верно? — спросила она, — Только что.

— Да, — прохрипел он, — Как и все предыдущие. Знала бы ты, как тяжело дается это нам, големам. У нас совсем нет воображения, я до сих пор не могу понять, как вы видите в облаках фигурки людей и рыб…

— Зачем? — только и спросила она.

Одно-единственное слово. Но столь тяжелое, что весило больше тысячи его собственных.

— Чтобы ты нашла Восьмое Небо, Ринриетта.

— Но я же…

— Мы выдумали все подвиги Восточного Хуракана. Я и «Малефакс». Это были хорошие подвиги… — Дядюшка Крунч испустил тяжелый вздох, — Черт возьми, хорошие. Помнишь эту историю, с акулой и столовым ножом? А про полет верхом на кальмаре? А…

— Помню, — Ринриетта вытерла распоротым, свисающим тряпкой рукавом глаза, — Помню, дядюшка.

— Мы нарочно распускали их во всех трактирах всех обитаемых островов. А «Малефакс» еще и подкидывал другим гомункулам. Люди любят истории про пиратов и охотно верят всему, что слышат, надо лишь снабжать их подробностями. И мы снабжали. Ох и славно мы повеселились, да, «Малефакс»?

— Да, старик. Славно.

— Во всем небесном океане говорят про легендарного Восточного Хуракана, но мало кто знает, каким он был на самом деле. — Дядюшка…

Его голос слабел с каждой минутой, но он не позволил себя перебить. Ему предстояло сделать самое сложное и он надеялся, что протянет достаточно времени.

— Слухи путешествуют по ветрам быстрее любого корабля, Ринриетта. Нам понадобилось всего несколько лет, чтоб убедить мир в том, что Восточный Хуракан действительно существовал — бесстрашный пират, повергающий в ужас и смятение все обитаемые острова. Он и в самом деле существовал в некотором роде, но… Узнай ты его получше, ты была бы разочарована. Ты никогда не поверила бы в его сокровище и не отправилась на поиски Восьмого Неба.

Алая Шельма смотрела на него с ужасом — и это было даже страшнее треска горящего дерева и дымных языков за ее спиной, жадно облизывающих небо.

«Извини, — мысленно сказал ей Дядюшка Крунч, — Но этот ветер должен потухнуть. И пусть его погасит тот, кто его и посеял, прежде чем он доведет тебя до погибели. Прав был болтун, тебе нельзя связываться с «Аргестом». Сокровище твоего деда предано и опорочено, я не хочу, чтобы оно погубило тебя. А для этого мне придется уничтожить то, чем ты жила все это время. Выбрать до дна твой запас прочности».

— Время пиратов давно миновало, так что твоему старику достался не самый сладкий кусок хлеба. Он никогда не участвовал в сражениях, не брал штурмом островов, не ходил в абордаж. Его команда жила впроголодь, а «Вобла» годами не знала ремонта. Плата за твое обучение в Аретьюзе съедала почти без остатка все его накопления. Он просто был одной из тысяч неприкаянных душ в небесном океане.

— Нет, — прошептала Алая Шельма, — Он был величайшим пиратом, он…

— Мы сделали его величайшим пиратом. Он был уставшим стариком с выцветшими глазами. Не грозным рубакой, не лихим небоходом, укрощавшим ураганы, не дерзким повесой. Стариком, у которого в жизни не осталось ничего кроме дряхлого корабля, призрачного сокровища и внучки, которой он стыдился показаться на глаза.

Алая Шельма выпрямилась, с трудом сдерживая рвущееся из груди дыхание. Глаза сверкали, алые отметины на лице налились кровью, сделавшись похожими на причудливые рунические письмена дикарей.

— Ты лжешь. Я прикажу…