Восьмое Небо

Неохотно, не сразу, но Ринриетта ощутила, что мимикрия оказалась верным решением. Теперь она уже не выделялась своим неуместно-алым цветом на фоне столичных обитателей. Однако одной смены шкуры было мало. Изо дня в день она приучала себя вести так, как ведут себя жители Сердца Каледонии — благообразно, сдержанно, спокойно, взирая на окружающую твердь и небесный океан с выражением вежливой благообразной скуки на лице, как небоходы взирают на глупую рыбешку, бьющуюся в натянутых парусах. Это принесло свои плоды. Жители Сердца Каледонии больше не косились на нее и даже полисмены в форменных касках перестали провожать ее настороженным взглядом.

Новая жизнь медленно и осторожно открывалась перед Ринриеттой, точно сцена театра, с которой неспешно сходит занавес. Местами эта жизнь была захватывающей, местами непонятной или даже пугающей, но Ринриетта не собиралась менять курс. Семь лет наедине с небом — не такой уж и большой срок, со временем она стала вспоминать все то, что учила в Аретьюзе или знала до нее. Она вспомнила, как полагается обращаться к официантам и как оплачивать счета. Как отличать утренний гардероб от вечернего. Как выбирать пудру для лица и мясо для рагу. Как травить планктон, точащий домашнюю мебель. Как готовить бифштекс с луковым соусом. Как вручать визитные карточки. Как растапливать камин. Как…

Прошлое неохотно отпускало ее, как панцирь лепадоморфа[169] неохотно отпускает днище корабля, к которому удалось приклеиться. Иногда оно наносило удар так неожиданно, что Ринриетта, сама того не замечая, попадала в затруднительное положение. Так, она провела битых полчаса, требуя в текстильной лавке гордень[170]

вместо гардин и, к смущению хозяина, не сразу осознала свою ошибку. Пытаясь приучиться пить популярный на острове кофе, она трижды попадала впросак, спрашивая у официанта коффердам[171]. Но сильнее всего она покраснела, когда осознала, что пытается заказать у швеи шерстяную мантыль[172]

, имея в виду мантилью.

Чтоб окончательно обрубить старые связи, тянувшие ее в прошлое, Ринриетта завела много новых знакомств, преимущественно среди жителей Пайкперча. Она уже заметила, что отношения между жителями Ройал-Оука хоть ничем формально и не регламентированы, однако подчиняются особенным внутренним законам, не последнюю роль в которых играет высота обитания. Подошва острова находилась на уровне двенадцати тысяч футов, флаги на башнях королевского замка, стоящего на самой вершине, трепетали еще на три тысячи футов выше. Но эти три тысячи футов были разделены невидимыми границами на великое множество эшелонов, невидимых слоев, которые никогда не смешивались друг с другом, независимо от того, куда дул ветер.

Каждый лишний фут был не просто сухой цифрой, обозначающей высоту, а своего рода социальным бакеном, свидетельствующим о положении в обществе. Обитатель дома, расположенного на высоте в четырнадцать тысяч футов, мог общаться с тем, кто живет на тысячу футов ниже, но никогда бы не сел с ним за один стол. Живущий на высоте в четырнадцать с половиной на них обоих поглядывал свысока — и не только в буквальном смысле.

Улица Пайкперч располагалась на высоте в четырнадцать тысяч футов с небольшим — уровень фабрикантов, банкиров средней руки, университетских преподавателей и судовладельцев. В скором времени Ринриетта свела знакомство со своими новыми соседями, среди которых оказались нотариус, отставной секретарь Адмиралтейства, ресторатор, успешный художник-каэлецист и даже один флотский коммодор[173]. Все они изъявили горячую благодарность Розе Ветров за возможность познакомиться с мисс Уайлдбриз, королевским барристером, но ни одно из этих знакомств не показалось Ринриетте интересным.

Нотариус, разменявший пятый десяток лет, в попытке выглядеть моложаво беспрерывно острил, пересыпая свою речь студенческими словечками, которые шли ему не лучше, чем карасю — монокль. Отставной адмиралтейский секретарь оказался застенчивым молчаливым джентльменом, склонным к нервному тику, один его вид нагонял на Ринриетту изжогу. Ресторатор готов был посвящать часы рассуждениям о том, почему каледонийская кухня на тысячу футов выше формандской и готландской вместе взятых. Что же до флотского коммодора, тот был служакой до мозга костей и, в придачу, обладателем столь грандиозных усов, что Ринриетта при виде него всякий раз вздрагивала.