Воспоминания. 1848–1870

Выходка Ивана Николаевича показала его в не совсем выгодном свете; посидев немного, он удалился и более к нам в Москве не являлся.

Убедившись, что мы не можем видеться с сестрою, мы поехали в Петербург, не повидавшись также и с дедом, от которого скрывали арест отца, потому что дед был в совсем уж преклонных годах.

В Петербурге, остановившись в гостинице, мы известили о своем приезде дядю Павла Алексеевича Тучкова (младшего), брата моего отца. Мы поделились с ним всеми своими тревожными новостями, погоревали вместе. Он нас ободрял, но сам казался очень печальным по поводу ареста старшего брата, которого горячо любил. Дядя нашел для нас квартиру, в которую советовал поскорее переехать, что мы тотчас привели в исполнение.

Константин Дмитриевич Кавелин навещал нас ежедневно; он мне постоянно твердил, что меня скоро арестуют, и очень беспокоился о моих остриженных волосах; уговаривал меня даже носить фальшивую косу, но я не согласилась. Тогда уже начинали обращать внимание на стриженые волосы и на синие очки дам, но настоящих нигилисток еще не было.

Раз Кавелин застал меня перечитывающей последние письма Огарева, которые я носила всегда в кармане. Он пришел в ужас от возможности для меня быть арестованной с письмами в руках. Он взял их и имел сердечную доброту ежедневно приносить мне их для прочтения. Мне так наскучило слышать от него о своем непременном аресте, что я раз с отчаянием воскликнул:

– Да боже мой! Пусть уж лучше арестуют, чем это вечное ожидание!

Так прошло десять мучительных дней, в продолжение которых мы ездили к двоюродным братьям моей матери, генералам Типольд. Я желала увидеть генерала Куцинского, чтобы узнать что-нибудь об Огареве, с которым не могла переписываться, тогда как с отцом и зятем я обменивалась письмами; мне очень хотелось, чтобы Огарев тоже узнал, что мы в Петербурге. Типольды пригласили генерала Куцинского, с которым были дружны, и дали мне знать об этом. Мы встретились очень дружески. Я просила генерала сказать Огареву о нашем приезде сюда, но он отказывался видеть его наедине, говоря: «Могут думать, что я действую из корыстных целей; всё мое достояние – моя честность; я ни за что не могу подвергнуть ее сомнению».

Тогда я придумала другое: я сняла с пальца золотое кольцо, на средине которого имелся золотой узел, и подала его генералу Куцинскому, прося его, хоть при свидетелях, перелистывать бумаги в присутствии Огарева, так чтобы обратить его внимание на кольцо; тогда, думала я, он сам отгадает, что я здесь. Генерал взял кольцо, надел кольцо на палец и добродушно обещал сделать всё возможное, чтобы обратить на него взгляд Огарева; но ему не суждено было увидать еще раз Огарева в Третьем отделении.

Раз мы сидели с матерью в небольшой гостиной нашей квартиры. Фекла Егоровна была с нами; она старалась ободрить меня своими простыми, бесхитростными надеждами. В ответ на ее слова я только грустно качала головою. И она, и моя мать очень беспокоились тогда на мой счет, потому что со времени ареста отца я лишилась почти совершенно сна и аппетита и находилась в каком-то возбужденном состоянии.

Вдруг раздался громкий звонок. Я послала Феклу Егоровну посмотреть, кто это, потому что мы никого не хотели видеть постороннего; вошел мой дядя Павел Алексеевич Тучков, который на этот раз весело улыбался. Мне это показалось очень неприятным. Он поздоровался с моею матерью, потом подошел ко мне и, целуя меня, сказал:

– Я тебе гостей привез, Наташа.

– Ах, дядя, – отвечала я с легким упреком, – ведь я вас просила теперь никого к нам не возить.

– Может, к этим гостям ты будешь снисходительнее, – сказал он весело.

Дверь слегка отворилась, и на пороге стояли – мой отец, за ним Сатин, потом уж Огарев и моя тетка Елизавета Ивановна Тучкова… Я не могла прийти в себя от изумления, от счастия. Фекла Егоровна, вся в слезах и улыбающаяся, старалась схватить прибывших за руки, чтобы прижать их к своим губам; они не давали целовать руки, а целовали ее в щеки.

Все вдруг стали необыкновенно веселы, то молчали и глядели друг на друга, то все разом рассказывали и прерывали друг друга. У меня голова кружилась, я чувствовала, как будто была где-то далеко от всего дорогого, в какой-то безлюдной пустыне, и вдруг вернулась домой; о, это чувство! Такое полное, что можно годы отдать за один час подобный!

Когда все немного успокоились, отец нам передал кое-что из своего путешествия с генералом, из жизни в Третьем отделении, также и о вопросах, предложенных ему, и о его ответах.

Дорогою генерал Куцинский спрашивал иногда жандармского солдата: дает ли он на водку ямщикам?

– Давал, – отвечал почтительно жандармский солдат, – но хуже везут, ваше превосходительство.

В Третьем отделении отец выучил от скуки Ивана Анисимова играть с ним в шахматы, его любимую игру. Иногда он посылал Ивана гулять по городу для покупки книг или французского нюхательного табаку, к которому имел большую привычку. Иван ходил по городу не иначе, как между двух жандармских солдат.