Воспоминания о Л. Д. Ландау

Этого-то мы и не учли (и не мы одни): не догадались, что такой учет необходим. Л. Д. Ландау не вдавался в обстоятельства опыта. Он был прав, частотной зависимости не должно было быть. Да и мы, и другие физики так же считали, только не понимали, почему она есть.

Эта экспериментальная ошибка мне представляется поучительной и даже полезной.

В 1955—1956 гг. мне еще страшней было обращаться к Льву Давидовичу, но говорить с ним было необходимо.

Дело в том, что еще в 1934 г. Л. Д. Ландау и гостивший тогда в Харькове Г. Плачек сделали очень важную работу, опубликовав ее результат в журнале «Sov. Phys.» (1934) на одной странице (Ландау Л. Д.

Собр. тр. М.: Наука, 1969. Т. 1. С. 104), где, в сущности, сказано, что отношение интегральных интенсивностей центральной компоненты к двум компонентам Мандельштама—Бриллюэна в спектре рэлеевского рассеяния равно отношению удельной теплоемкости при постоянном давлении к теплоемкости при постоянном объеме без единицы (γ—1). В статье этот результат был сообщен без вывода, но авторы обещали, что вывод будет сделан потом.

Как почти всегда в таких случаях бывает, вывод этого важного результата, называемого теперь «соотношение Ландау— Плачека», авторы так и не опубликовали. Соотношение Ландау—Плачека было экспериментально проверено в лаборатории Дебая только на одной жидкости (толуол), и было отмечено некоторое расхождение теории с результатами опыта.

Индийские физики в 1942 г. подвергли проверке соотношение Ландау—Плачека на большом количестве жидкостей и показали, что результат опыта сильно расходится с предсказанием теории.

Г. С. Ландсберг предложил мне заняться экспериментом и выяснить, в чем дело.

В. В. Владимирский и В. Л. Гинзбург (1939—1944 гг.) вывели соотношение Ландау—Плачека, и теперь было видно, чем следует пренебречь, чтобы получить соотношение Ландау—Плачека в той красивой форме, о которой говорилось выше.

Пренебрегалось очень малой величиной, но величиной термодинамической, и, как выяснилось потом, при расчете с удержанием этой величины у нее появляется некоторый коэффициент, в некоторых случаях делающий всю величину вовсе не малой.

Мой эксперимент также показал заметное расхождение значения, вычисленного из соотношения Ландау — Плачека, с опытом.

Моя попытка вывести соотношение Ландау—Плачека с использованием таких термодинамических переменных, которые отвечают естественным условиям задачи и позволяют получить нужное выражение без всяких пренебрежений, была успешной.

Получив такую формулу и учитывая найденную мной с моими университетскими дипломниками дисперсию скорости звука, нам удалось гораздо лучше описать результаты опыта. Разумеется, публиковать работу, исправляющую соотношение Ландау—Плачека, без благословения Л. Д. Ландау невозможно. С другой стороны, мне, экспериментатору, выступать в роли человека, который поднял руку…

Я и теперь помню, как мне было страшно отправиться к Льву Давидовичу. Но на этот раз я решил помощи не просить, не обратился даже к В. Л. Гинзбургу, знавшему мою работу и относившемуся к ней положительно.

Решил всю чашу испить сам, а потом буду рассказывать избранные места… Наконец, собравшись с духом, позвонил Льву Давидовичу и сказал, что прошу встречи с ним для обсуждения важной для меня задачи. В ответ было — приезжайте сейчас.

Дорога была знакомой, но страха это не уменьшало.

Поднявшись на второй этаж, в знакомый кабинет квартиры Л. Д. Ландау, я отсек все пути к бегству и тут же выпалил: «Ваша формула не согласуется с опытом. Вы пренебрегли термодинамической величиной… мой вывод учитывает все термодинамические величины…»

В моей руке подрагивал листок бумаги, где были сделапы все нужные выкладки.

Пока я говорил, Лев Давидович сосредоточенно смотрел на меня. Мы оба стояли около его углового дивана, и тут через две-три минуты произошло невероятное — он сказал: «Никому не прощается пренебрежение термодинамической величиной. Вы правы — точная формула должна быть другой». Лев Давидович бросил взгляд на мой расчет, кивнул головой, и вопрос был исчерпан.

Он сел на диван и пригласил меня сесть. Легко возник разговор, но мной овладела столь сильная эйфория, что я этого разговора не помню. Я сидел не на диване, а на облаке.

Лев Давидович легко общался на разные темы с людьми, ему знакомыми даже в такой малой степени, как, например, было знакомство со мной. Поначалу его авторитет крупнейшего физика сковывал меня в разговоре, но он вел себя настолько просто, естественно, без всякого чванства и сознания своей исключительности, что вскоре разговор шел легко и скованность испарилась.

В 1952 г. мы случайно встретились в Терсколе, когда Лев Давидович вместе с Е. М. Лифшицем ждали возможности подняться на Ледовую базу (3900 м над уровнем моря), и разговор возник как между хорошо знакомыми людьми.