Воспоминания о моем отце

Ленинград поразил нас своей красотой и незнакомым духом благородства и гордости. Многие окна были забиты фанерой. Позолоченные шпили либо находились в чехлах, либо были закрашены чем-то черным. На стенах домов были надписи об опасности артобстрела и указатели нахождения бомбоубежищ. Во всех садах и скверах росла картошка, многие дома стояли без углов и стен, демонстрируя внутреннее убранство комнат. На площадях стояли зенитки. И все же город выглядел прекрасно, гораздо лучше, чем сейчас.* (Сноска: автор последний раз был в Ленинграде в середине 80-х годов) Всюду чистота, уважительное отношение друг к другу, какое-то чисто ленинградское достоинство в поведении при полном обнищании быта.

Линия фронта в это время проходила недалеко: по реке Нарова (сейчас стали неграмотно писать «Нарва»). В городе сохранялся комендантский час, по радио стучал метроном. Но уже вернулись в город крысы, покинувшие его во время блокады, и потихоньку начали возвращаться эвакуированные.

После разгрузки эшелона я был направлен на заготовку дров в лес около Кингисеппа. Там из лесных оврагов тянуло трупным смрадом.

Затем мы оказались на учебном корабле «Комсомолец», где проходили свою первую корабельную практику. «Комсомолец» стоял у моста Лейтенанта Шмидта, как раз на том месте, откуда «Аврора» произвела свой эпохальный выстрел. Это был крупный корабль, с водоизмещением как у хорошего крейсера, но он был весь изранен бомбами и тяжелыми снарядами.

Кормили в Ленинграде хуже, чем в Баку. Мы росли и худели.

На Неве, по которой мы каждый день ходили на шлюпках, там и сям были разбросаны полумертвые корабли. Около училища имени Фрунзе с большим креном стояла плавбаза «Свирь». У Горного института стоял крейсер «Петропавловск», купленный перед самой войной у Германии. «Петропавловском» его нарекли уже у нас, а у немцев он носил название «Лютцов». Крейсер был недостроенный, но это еще полдела. Немцы перед продажей укомплектовали его так, чтобы он не мог принимать участие в боевых действиях. Снаряды присылали к одному калибру, а оптику к другому. Но, несмотря на этот запланированный саботаж, к началу битвы за Ленинград несколько его башен удалось ввести в строй. Во время блокады «Петропавловск» по сравнению с другими кораблями вел самую эффективную стрельбу по немецким позициям. Он уничтожил немецкую танковую колонну в районе Стрельны, но и сам был потоплен в районе Канонерского завода. В месте затопления судна было мелко, и палуба находилась над водой. Матросы потихоньку заделали пробоины и однажды ночью откачали воду и увели «Петропавловск» в Неву. Уже с нового места стоянки крейсер продолжил огневые атаки немцев, и снова был потоплен.

У Адмиралтейского завода (в то время завод им. Марти) стоял дизельэлектроход «Урал». В этом месте был самый стержень реки, и при гребле вверх по течению около этого «Урала» шло яростное противоборство между гребцами и рекой. В этом месте шлюпка практически стояла на месте и только после неимоверных усилий со стороны гребцов она потихоньку начинала продвигаться вперед, сначала на сантиметры, потом чуть быстрее проходила вдоль его борта. Шаровая окраска «Урала» до сих пор стоит у меня в глазах.

Около Летнего сада стояли недостроенные крейсера «Чапаев» и «Железняков». Тогда они стояли выкрашенные суриком с деревянными гальюнами на корме, а позже на них плавали механиками мои ближайшие соратники, Илья Бурак и Лева Беляев.

Линкор «Октябрьская Революция» в полностью исправном состоянии стоял в Маркизовой Луже. Нам приходилось на нем бывать.

К военным в то время относились не просто с уважением, а с любовью, которую можно было прочитать в глазах. Особенно это было заметно в День Победы, который пришел неожиданно, хотя все его ждали. Мы смотрели на всенародное ликование из окон Адмиралтейства. В город нас не пустили, потому что вечером мы должны были участвовать в салюте. Стреляли мы из ракетниц на стрелке Васильевского острова.

Да, День Победы – это яркое ощущение искренней радости, всплеск всеобщего единения народа с горьким привкусом скорби по погибшим. Этот эмоциональный накал невозможно передать словами. Тот, кто не пережил этих чувств сам, никогда не сможет понять величия этого момента. Бодренькие песенки про то, что этот День «порохом пропах», ничего не объясняют.