Воспоминания одной звезды

Перспектива провести ночь в поезде, предназначенном для перевозки скота, представлялась, прямо скажем, довольно мрачной. И тогда я предложила устроить праздник, отметив сразу и наступление Нового года, и мой день рождения, чтобы как-то отвлечься от полного отсутствия комфорта. Виктор Штибель[323], молодой модельер из Лондона, кто тоже оказался на нашем самолете, был отправлен в город на поиски шампанского, хотя это и можно было сравнить с поисками свежевыловленной рыбы в сердце Сахары. Он все же сумел где-то раздобыть несколько полупинтовых бутылочек[324] крепчайшего ржаного виски — местного пойла, от которого наутро всех наверняка должно было вывернуть наизнанку. Еще он принес целую упаковку бумажных стаканчиков и несколько потрепанных петард. Мы внимательно обследовали это сокровище и страшно развеселились. Не переставая смеяться, я сказала: «Пусть не так шикарно, но мы всё восполним своим энтузиазмом». Нам продали билеты в так называемый бригадный вагон, располагавшийся в хвосте поезда, так что наши тучные попутчики постоянно напоминали о себе как специфическим запахом, так и протяжным мычанием. Вагон вообще не был никак оборудован, в нем имелась лишь небольшая печь для приготовления пищи и непритязательная уборная, которую по идее должны были использовать скотники, пока загружали коров по всему составу. Мы расселись на своих чемоданах, а банкетный стол устроили на моих сундуках. В таких примитивных условиях было трудно соблюдать обычные условности. В общем, наш праздник мгновенно приобрел бурный характер, а по ходу вечера становился все более раскрепощеннее, все вели себя крайне раскованно. Пожалуй, это были самая веселая встреча Нового года и самый веселый день рождения за всю мою жизнь. Несколько поодаль от всех, в сторонке, сидел, прислонившись к стенке вагона, хлипкий, несчастного вида человек, который почему-то прижимал к себе чемодан. Я крикнула ему через весь вагон:

— Идите к нам, присоединяйтесь!

Он покачал головой, и вид у него стал еще более жалким, чем прежде.

— Это, боюсь, никак невозможно, — промолвил он. — Это было бы неуважительно.

— По отношению к кому?! — воскликнул Штибель.

Человечек постучал пальцем по своему чемодану:

— Здесь у меня прах одной очень богатой дамы из Нью-Йорка. Я из похоронного бюро, и моя контора обязалась вернуть ее останки нью-йоркским родственникам.

Его слова вызвали взрыв непочтительного, неуместного конечно же смеха…

— Пожалуйста, идите к нам, — настаивала я. — Вы ведь можете не один, а… с нею…

Несмотря на новый взрыв хохота всей нашей группы, он согласился приблизиться к нам, хотя и несколько неохотно. В полночь мы запели Old Long Syne[325]

и вовсю загремели нашими потрепанными трещотками. Коровы присоединились к этому шуму-гаму, добавив в общую звуковую картину свое печальное, громкое мычание, а наш похоронщик, разгорячившись от нескольких рюмочек виски, поставил свой чемодан на попа и устроился на нем. Так и сидел он на своей клиентке до самого конца пути.

Такое макаберное празднование моего дня рождения, со всей этой безумно абсурдной смесью фантазии, смерти и хохота, как будто было исполнено пророческого смысла прелюдией той гибельной драмы, что ожидала меня в Европе.

Плыть через океан в середине зимы — это значит переносить штормы и тоскливую пасмурную погоду. Я очень обрадовалась, когда в Бремерхафене меня встретил Вилли Форст, чтобы отвезти на поезде в Берлин. Это было, пожалуй, единственное приятное, радостное событие после того, как я уехала из США. Я не была в Германии несколько лет и теперь заметила огромные перемены как в общей атмосфере, так и в поведении людей. Третий рейх несомненно оказался способным за очень короткий срок добиться многого. Несмотря на то что немцы в целом демонстрировали оптимизм, в воздухе ощущалась затаенная тревога за будущее, тем более что всюду, куда ни посмотри, всячески внедрялся милитаристский стиль жизни. На домах везде реяли знамена, натянуты транспаранты, а по малейшему поводу на больших городских площадях возникали оркестры, громко игравшие военные марши. Со всех сторон слышались четкие щелчки каблуками и возгласы «Хайль Гитлер!», потом руку резко вскидывали вверх и дергали головой… Это была новая религия, и почти все окружающие воздавали почести новому богу. Люди вели себя враждебно по отношению к тем немногим, кому хватало смелости отрицать доктрины этой религии, и к тем, кого считали настолько ущербными, что им просто не дозволялось практиковать ее… После того как контролер проверил наши билеты, его рука резко взлетела вверх с яростным звенящим выкриком: «Хайль Гитлер!»

Когда он ушел, я спросила Вилли:

— Ты не мог бы мне объяснить, что это было?

— Это римский салют Третьего рейха[326].

Я хотела задать ему еще вопрос, но он быстрым движением прижал свой указательный палец к моим губам, а потом воскликнул, вдруг залившись неестественным бодрым смехом:

— Ну что, мисс Негри, пройдемся по сценарию?

Когда мы стали перелистывать страницы рукописи, он еле слышно пробормотал:

— Теперь и у стен есть уши.