Воспоминания одной звезды

— Что за нонсенс! — взорвалась я. — Все мои фильмы приносили огромный доход. Это единственные фильмы, сделанные в Германии, которые сегодня показывают во всех европейских странах. Почему бы не продолжить добиваться новых успехов? Зачем нужно задерживать съемки моего следующего фильма? — Видите ли, — вкрадчиво сказал офицер, — честно говоря, фильмы, какие хотите снимать вы, вообще не имеют пропагандистской ценности. Мы считаем, что настало время добавить некоторые… — тут он улыбнулся, — …нюансы в сценарии ваших фильмов.

Я не собиралась участвовать в подобных играх, поэтому твердо ответила:

— Я буду играть роль в любом фильме, в котором речь идет о сложных жизненных проблемах, но не буду сниматься в кинокартинах с какой-либо политической подоплекой.

Так я объявила о начале личной холодной войны с Геббельсом. Отныне министерство отвергало любое мое предложение, а я возвращала непрочитанным любой сценарий, который они присылали мне. Они сдались лишь после того, как я распустила слух, что уезжаю во Францию и там буду ожидать, когда они предложат мне что-то пригодное. Я тогда не понимала одной простой вещи: их поражение в нашем противостоянии произошло только из-за того, что я была для них важна в качестве источника крупных валютных поступлений из-за рубежа, которые требовались для перевооружения армии. Киностудии выдали, наконец, разрешение на мое участие в фильме «Ложь во спасение»: это трагическая история одной певицы, пытавшей оградить своего сына от клейма незаконнорожденного. Режиссером фильма пригласили итальянца Нунцио Маласомма[343]

, и мы уже довольно скоро были готовы предстать перед киносъемочными камерами. На роль сына пригласили талантливого новичка, его звали Герман Браун[344]. По иронии судьбы он оказался братом Евы Браун[345]

, которая в течение многих лет была любовницей Гитлера и действительно в ее «руках была сосредоточена реальная власть». В конце концов Гитлер узаконил отношения с Евой, совершив брачную церемонию в день, когда Третьему рейху вот-вот уже должен был прийти конец, за несколько мгновений, как они оба совершили самоубийство.

Мы работали с огромным напряжением, стараясь побыстрее завершить съемки. Для киностудии и правительственных органов было крайне важно как можно скорее получить новый фильм с Негри, поэтому все невероятно подгоняли нас. Я полностью выдохлась из-за страшного переутомления, а также из-за продолжавшегося конфликта с Геббельсом, поэтому при первой же возможности отправилась, как в былые годы, в любимую лечебницу доктора Вайднера в Дрездене. Барочные здания старого города сразу же вызвали у меня грустные воспоминания. Все в Дрездене напоминало мне о Петронии, моей первой настоящей любви — о Георге Шлебере. Я пересекла большую Театральную площадь и вошла в музей, чтобы вновь увидеть Сикстинскую мадонну — она осталась такой же невероятно прекрасной, какой ее сохранила моя память. Но до чего изменилась моя жизнь с той поры, когда Петроний впервые привел меня к ней. Тогда я была женщиной, кого переполняла любовь, а с тех пор я научилась лишь выживать, не испытывая ни страсти, ни разочарования, которое, казалось, всегда наступает следом за страстью. Что ж, постепенно я пришла в себя, успокоилась и снова могла спать.

Из Дрездена я собиралась отправиться на автомобиле в Швейцарию, чтобы возобновить удостоверение для проезда моей «Изотты» через таможню[346]

(этот международный документ позволял беспрепятственно пересекать на автомобиле границы стран Европы). Я заночевала в гостинице в Байройте, где проходили грандиозные музыкальные фестивали с показом опер Вагнера. Вскоре после полуночи я ощутила сильнейшие боли в животе, а ведь совсем недавно, буквально пару дней назад, получила в Дрездене справку об отсутствии каких-либо заболеваний, поэтому даже представить себе не могла, что же могло вызвать такой приступ. Пришлось срочно вызвать врача, и он настоял, чтобы я немедленно отправилась в Берлин, поскольку только там можно было получить надлежащее лечение. Вызванная им машина скорой помощи, промчав по автобану, через несколько часов привезла меня в столичную частную клинику. Там сразу же поставили диагноз — брюшной тиф — и мгновенно поместили в изолятор, на карантин.

Как только стало известно, что меня держат взаперти в больнице, появился нелепый слух, что туда меня отправила фрау Винифред Вагнер[347], которая была влюблена в Гитлера, а потому страшно возненавидела меня за те знаки внимания, какие он якобы оказывал мне… Истинная причина моей болезни прояснилась несколько позже. Оказывается, случилась небольшая эпидемия брюшного тифа у тех, кому в дрезденской лечебнице назначали молочную диету. В то время пастеризация еще не была обязательной процедурой, вот нам и досталось молоко от зараженной коровы.