Воспоминания "Встречи на грешной земле"

В толстенном однотомнике «Советский энциклопедический словарь» (1987 г. изд.) Файко уделено всего две фразы, да и те, как положено в энциклопедиях, с сокращениями:

«ФАЙКО Ал. Мих. (1893—1978), рус. сов. драматург. Драма «Человек с портфелем» (1928) об интеллигенции в рев-ции, комедия «Не сотвори себе кумира» (1956) и др.».

И все. А ведь «Человек с портфелем» в театре Революции (ныне Маяковского) с Бабановой в роли мальчика Гоги был открытием. Причем не только театральным. И не только потому, что Бабанова играла великолепно, а по проблеме: как быть интеллигенции, как вписаться в то, что творилось вокруг? Пьеса и спектакль вызывали ожесточенные споры в семьях, статьях, дискуссиях...

Алексей Михайлович Файко был тогда едва ли не самым знаменитым драматургом. И модным. Его вид — кругленький, фатоватый, не дурак выпить, да и попросту большой любитель этого дела, а потому частенько находившийся в состоянии, что называется, «подшофе» — все это давало основание некоторым считать его человеком легкомысленным, а успех пьес случайным.

Это мнение было ошибочным. Файко несомненно следует отнести к серьезным, проблемным драматургам. А что до легкомысленного поведения и внешнего вида, то, думается, это служило ему защитной реакцией, дабы не попасть под топор в те крутые времена. Может, и выпить он любил, чтобы легче переносить то, что не принимала его натура.

Пьесы Файко «Человек с портфелем» и «Озеро Люль» (поставленная в том же театре) долго не сходили со сцены и имели оглушительный успех. Действие в них по существу отражало самую суть тех задач, что так болезненно тогда решались в нашем обществе.

Но далее Алексей Михайлович начал все больше отходить от реальной жизни. По-моему, виной тому также оказалось все усиливающееся пристрастие к спиртному. Его пьесы стали появляться реже, а сходить со сцены быстрее. Наконец, чуть ли не последняя из них, «Капитан Костров», написанная уже «как надо», была поставлена в ленинградском театре Комедии у Акимова, но слетела совсем быстро. Увы, чем крупнее талант, тем хуже переносит попытку изнасиловать самого себя. Даже Гоголю это оказалось не под силу. Так что театры начали потихоньку Файко забывать.

Но мы, тогда еще совсем молодые драматурги, во всяком случае некоторые из нас, его не только помнили, но и ценили. А потому как-то договорились с ним о встрече. И таковая состоялась в небольшом уютном зальчике на втором этаже в ЦДЛ. Помнится, это произошло в самом начале пятидесятых годов. Файко тогда было шестьдесят с небольшим, и выглядел он усталым и даже потухшим. Нас было несколько человек. Мы расселись вокруг него и попросили поделиться своими впечатлениями о драматургии и театре в тот период, когда Файко был особенно активен. То есть в первые десятилетия Советской власти.

Начал он слегка вяло, хотя оценки употреблял самые восторженные. По его словам, все тогда вокруг кипело, расцветало и было полно всяческих надежд и стремлений к новым формам. В частности, драматургия и театры полностью соответствовали всеобщему прогрессу.

Говоря это, Файко усиленно жестикулировал и взмахивал руками так энергично, что, если бы это были крылья, он вполне мог бы взлететь. И вдруг, в самый кульминационный момент своего повествования Файко вскочил и сказал, что покинет нас на минутку.

Что ж, пораскинули мы тогда своими молодыми мозгами, очевидно, в его возрасте такие отлучки становятся необходимыми.

Он появился минут через двадцать, чуть порозовевший и с веселым блеском в глазах.

Вернувшись к обрисованному им периоду, он несколько изменил тональность повествования. А именно, отметил и некоторые его темные стороны. Давление цензуры, придирки всяческих приемных комиссий и тому подобное — все это не могло не сказаться на качестве пьес и спектаклей. Да и пресса делала свое недоброе дело: хвалила то, что надо бы обругать, и наоборот. Так что писать становилось все труднее и труднее. И при этом Файко уже не махал руками как крыльями, а разводил руки врозь, словно с недоумением. Но голос его при этом зазвучал тверже, правда с несколько желчным оттенком. Поговорив так с полчаса, он опять вдруг резко встал, заявив, что снова вынужден ненадолго отлучиться. Но на этот раз не указал на сколько — на минуту или две.

Увы, вот как сказываются годы, с сочувствием подумали некоторые из нас. Мы-то сидим и нам хоть бы что, в то время как ему, бедняге, приходится...