Воспоминания "Встречи на грешной земле"

И по мере того, как она говорила, во мне росло, нет, не удивление и даже не возмущение, а ярость. Мне захотелось вышвырнуть ее даже не из комнаты, а из квартиры и спустить по лестнице. Я хотел заорать, но только и нашел в себе силы, потеряв голос, почти беззвучно прошипеть:

— Как вы посмели?.. Что вы себе позволили?.. Ни единого слова!.. Ни единого звука!.. Все, как у меня, и только так! И точка!!!!

Очевидно, я был страшен. У меня тряслись от гнева губы, и меня винтом вертело на стуле. Потому что она в ужасе отшатнулась от меня и вскричала:

Все! Все! Все! Все!! Все!!!

В это время дверь открылась, и в кабинет испуганно заглянула моя жена, которой до этого не было. И она увидела, как потом мне рассказала, страшную картину: я, белый, трясущийся, со сжатыми кулаками, и откинувшаяся назад широкая большая спина какой-то рыдающей немолодой женщины. (Вот он, отыгрыш того, как села Бирман.)

Чтобы хоть как-то объяснить читателю причину степени моего накала, я должен сказать, что с самого нача-

ла, с самых первых постановок моих пьес, я соприкоснулся с укоренившейся в театрах, на мой взгляд, безобразной привычкой актеров и режиссеров тасовать авторский текст и вообще хозяйствовать в пьесе. И сразу же пресек это.

Не имея театрального опыта, я зато имел немалый опыт, руководя научной лабораторией, сталкиваться с нахальством министерских чиновников.

Этой своей нетерпимостью я, в какой-то мере, стал известен в театрах, и попытки менять мой текст уже не делали. Но Бирман этого не знала и смело ринулась по привычному пути...

Все, все, все, — повторяла она уже тише, видя, что и я вхожу в норму.

Что тут у вас происходит? — спросила жена.

— Все в порядке. Здравствуйте, — почти пропела Бирман и, встав, долго мяла руку жены. — Мы просто тут немножечко... Я буду ставить пьесу вашего мужа... И он тут мне немножечко...

Не хотите ли чаю или кофе? — спросила жена.

Мне чаю, — севшим голосом сказал я.

И мне тоже, — примирительно подняв руки, пропела Бирман.

Жена вышла, а Бирман, севши обратно, сказала:

— Я все поняла. — И шепотом добавила: — Но, все-таки, можно «Факел»?

«Факел» можно, — заключил я.

И больше к теме постановки мы, во время чаепития, не возвращались.

Бирман рассказывала о театре, о том, что это за скорпионник. Что его справедливо называют коллективом, объединенным взаимной ненавистью. И вместе с тем, что это единственное место, где можно жить, ибо только там такие душевные люди, каких нет больше нигде!

О противоречивости в таких утверждениях мы не говорили, ибо понимали, что как ни странно, но так оно и есть.

А потом Бирман ушла с таким выражением на лице, точно у нас с нею состоялось объяснение в любви.

А через некоторое время я поехал в Ригу на премьеру.

Представьте, спектакль был отличный. Он состоялся в Русском драматическом театре, и исполнители там были, ей-ей, не хуже, чем в столичном. Ну, может быть, все-таки чуть-чуть послабее. Даже кое в чем намного слабее. Зато играли с душой.

А после спектакля, как и положено, состоялся банкет — это автор устроил. Подозреваю, что для этого авторов, собственно, и приглашают.

И на банкете, впервые после той сценки у меня в кабинете, Бирман, подойдя ко мне с бокалом, тихо сказала:

— Ну вы и штучка!

— А вы? — ответил я. И мы чокнулись.

Борис Ласкин. И его «небесные создания»

Борис Савельевич Ласкин мог бы быть нашим вторым Балиевым. Он обладал редчайшим талантом конферансье-импровизатора, устного рассказчика. И когда давал выход этим своим талантам — поражал. Полностью владел аудиторией.

Я присутствовал при том, как он вел обычный рутиннейший обряд — банкет, посвященный 60-летию одного писателя. Ласкин превратил этот вечер из скучного мероприятия, на котором всегда произносят банальные и неумеренно лестные тосты, в восхитительный веселый праздник. То, как он приглашал людей выступить, его комментарии, которыми сопровождал эти выступления, его собственные тосты... И вообще, как он стоял, возвышаясь над всеми — высокий, представительный, та атмосфера искреннего интеллигентного веселья, которую сам же и создал, — это мог сделать только он, Ласкин.

Или как он изображал парад на Красной площади, будучи одновременно и командующим парадом, и отдающим рапорт, и его гарцующей лошадью, которая все время поворачивается в разные стороны!

А его рассказы о всяческих встречах, поездках, путешествиях, собраниях с изображением выступающих. Или мастерски сыгранные эстрадные сценки.

Дать бы ему час в неделю по телевидению для выступлений в его обычной невозмутимой манере, и, я уверен, этот час стал бы любимым для телезрителей. Я бы, например, любое дело отложил и поторопился к телеэкрану, дабы не пропустить Ласкина.

Будучи по существу превосходным комедийным актером, он все же основным своим делом считал писательство. Его юмористические рассказы, комедии и сцена-

рии печатали, ставили, экранизировали, и они пользовались безусловным успехом.

Вот о премьере его комедии «Небесные создания» я и расскажу. Она состоялась в августе 1964 года на малой сцене ЦТСА — Центрального Театра Советской Армии.