Восток, Запад

Однажды мы дошли на этом баркасе до Трента, прошли Мерсийский канал, дошли до Миддлвича, потом взяли на запад к Нантвичу, прошли на юг до Шропширского канала и вернулись в Лланголлен. Люси оказалась замечательным шкипером, обнаружив в себе и недюжинную силу, и капитанскую властность, какой я раньше в ней не замечал. Элиоту нужно было попасть в Кембридж на лекцию какого-то “великого” австрийца “Нацизм и оккультные науки”, и две ночи мы провели вдвоем. Мы высадили его в Крю и зашли поужинать в ресторанчик, с отвратительной кухней, зато весьма претенциозный. Люси захотелось заказать бутылку вина, “rose”, как она сказала. Официантка презрительно поджала губы:

– Красное по-французски “rouge”, мадам, – проворчала она.

Красное ли, розовое ли, выпили мы его слишком много. И когда мы состегнули спальные мешки на “Бугенвилье”, то сразу перенеслись на берег Джуху. Вдруг Люси поцеловала меня в щеку и пробормотала: “Безумие, любовь…” – и легла на другой бок, повернувшись спиной ко всему нашему далекому прошлому. А я вспомнил про Малу, про не слишком далекое свое настоящее, и в темноте покраснел от стыда.

* * *

На следующий день ни она, ни я ни словом не обмолвились о том, что чуть было не произошло. Мы опоздали ко входу в тоннель с реверсным движением, но Люси решила не ждать три часа, прописанных в графике. Она велела мне взять фонарь, отправиться по берегу в тоннель и медленно идти там по узкому бечевнику, а сама повела баркас. Понятия не имею, что мы делали бы, попадись нам навстречу другое судно, но на скользком, разбитом бечевнике думать о чем-то, кроме как о том, чтобы не свалиться в грязь, было невозможно, а я, в конце концов, был всего-навсего матросом и выполнял приказания.

Нам повезло: мы прошли туннель и вскоре увидели свет. Я был в белом джемпере, который весь испачкал о стенки ярко-красной грязью. Та же грязь была на ботинках, волосах, на лице. Я хотел было вытереть потный лоб, но тут же измазал веко, и кусок глины попал в глаз.

Люси, в восторге от успеха нашего незаконного предприятия, вопила:

– Черт возьми, наконец ты хоть что-то нарушил! – Когда-то в Бомбее, в юности, я был приличен до неприличия. – Теперь понял? Риск оправдывает себя, в конце-то концов! – орала она.

Безумие. Любовь. Когда я услышал от Люси про гонки по встречной полосе, я вспомнил и красное вино, и тоннель. Сутки, проведенные вдвоем на борту “Бугенвильи”, были тоже опасны на свой манер. Запретные поцелуи, запретный проход в темноте. Мы остались целы, он теперь тоже. Обыкновенное везение. На мой взгляд.

* * *

Что заставляет нас вдруг терять голову?

– Всего-навсего нарушение биохимического баланса, – считал Элиот.

Ночью, после юбилейной иллюминации, он решил сам сесть за руль и так гнал машину по темным деревенским дорогам, что и мои биохимические балансы едва не вышли из-под контроля. Вдруг, без всякого предупреждения, Элиот резко затормозил и остановился. Ночь была светлая, с ясной луной. Справа на склоне холма было видно стадо сонных овец и маленькое, обнесенное оградой кладбище.

– Хочу, чтобы меня похоронили здесь, – заявил он.

– Никак нельзя, – откликнулся я с заднего сиденья. – Сначала, знаешь ли, придется умереть.

– Перестань, – сказала Люси. – Ты только подашь ему новую идею.

Мы попытались свести все к шутке, чувствуя, однако, внутри неприятную дрожь, но Элиот понял, что слова его достигли цели. Довольный, он кивнул головой и с новой силой нажал на газ.

– Если мы все разобьемся, – только и ахнул я, – никто не узнает, где тебя нужно похоронить.

Добравшись до дома, он без единого слова направился в спальню. Немного погодя Люси поднялась посмотреть, как он, и сказала, что он уснул одетый и во сне улыбается.

– Давай напьемся, – беспечно предложила она.

Она устроилась на полу перед камином.

– Иногда мне кажется, все было бы намного проще, если бы я тогда не отвернулась, – сказала она. – Я имею в виду на баркасе.

* * *

В первый раз Элиот увидел своего демона, когда уже почти закончил “Гармонию сфер”. Накануне они поссорились с Люси, и та, собрав вещи, оставила их кукольный домик в Португал-Плейс. (Он, пока жил там один, не вынес на крыльцо ни одной молочной бутылки, и Люси, вернувшись, нашла их все в кухне – все семьдесят штук, по числу дней, когда ее не было, стояли, как семьдесят обвинителей.)

Именно тогда, как-то ночью, он проснулся в три часа с твердой уверенностью, будто внизу кто-то есть и будто этот кто-то есть абсолютное зло. (Я вспомнил про ту его уверенность, когда узнал, как Люси проснулась, уже понимая, что он мертв.)

В тот раз он взял армейский швейцарский нож и, как был, неодетый (Люси потом тоже не успела одеться), спустился вниз. Электричество в доме отключилось. Когда Элиот проходил мимо кухни, оттуда дохнуло арктическим холодом, и он ощутил эрекцию. Свет замигал, лампочки будто сошли с ума, и тогда он перекрестился и крикнул: “Apage ame, Satanas. Изыди, Сатана”.

– В тот же миг все пришло в норму, – рассказывал он мне потом. – А под полом послышались шаги, будто шаги хромого.