Вот пришел папаша Зю…

Галдящие мужики и бабы подскочили к нему, выхватили из тёплой постели и куда-то поволокли. Потом долго с ним возились, мяли, выкручивали руки, наконец бросили на железнодорожное полотно, привязали и исчезли. И видит Борис Николаевич, как мчится на всех парах прямо на него тяжёлый разухабистый состав, вагоны из стороны в сторону с грохотом швыряет, колёса по рельсам молотят, и такой неимоверный лязг и скрежет стоит, что кажется, сейчас голова у него лопнет. Понял Борис Николаевич, что последняя минута его приходит. И за этот последний миг вся его жизнь перед ним пронеслась, все ошибки и просчёты. Нет, нельзя ему с таким адом в душе погибать, с такою неискупленной виною. Рванулся он отчаянно, и возопил:

– Россияне! Простите!

И вдруг ощутил на своём плече тёплую ласковую руку, и такой знакомый голос обратился к нему:

– Боря, что с тобой? Боря, проснись!

Борис Николаевич тяжело открыл глаза: возле его кровати стояли все его домочадцы в пижамах и ночных рубашках, а жена Ная, склонившись над ним, нежно ладонью отирала его мокрое от слёз лицо. Борису Николаевичу вдруг так захотелось прижаться губами к этой руке и разрыдаться как в детстве, но он устыдился стоящих вокруг дочери и внуков. Он был так счастлив, что весь этот кошмар, сейчас случившийся с ним, был только сон! Но страшный грохот почему-то продолжался над самым его ухом, и Борис Николаевич опасливо покосился на окно.

– Боря, успокойся, – снова ласково сказала Ная. – Это во дворе грузят мусорные баки. Сейчас они уедут.

– Ма! Ба! Они чего, так каждое утро будут? – недовольно спросил Борис-младший.

– Мы что-нибудь придумаем, Боря, – вздохнула Татьяна.

Борис Николаевич продолжал лежать в постели, постепенно осознавая, что же с ними со всеми стряслось. И тяжесть произошедшего ещё больше навалилась на него. Крах! Полнейший крах и позор! Лучше бы он не просыпался и погиб под колёсами поезда. Борис Николаевич отвернулся к стене и отрешённо уставился в одну точку.

– Боря!

– Папа!

– Дед!

– Борис Николаевич!

Чего они все от него хотят? Пусть его оставят в покое. Он хочет только тишины и покоя – навсегда. И больше ничего.

Борис Николаевич натянул на голову одеяло. Впервые за последние годы ему захотелось одиночества, и впервые в одиночестве ему было хорошо.

Сквозь одеяло Борис Николаевич слышал, как домочадцы, о чём-то посовещавшись, тихо разошлись.

Вот так лежать бы и лежать. И пошёл весь мир к чёрту.

Через некоторое время к нему снова подошла Наина Иосифовна.

– Боря, вставай!

– А зачем? – глухо раздалось из-под одеяла.

– Завтрак готов.

– Не хочу я ничего.

К постели подошла Татьяна.

– Пап, ты что же, весь день так и будешь лежать?

– Так и буду.

– Нельзя так, Боря, – сказала Наина Иосифовна. – Ты заболеешь.

– А я уже.

– Что уже?

– Заболел.

– Что у тебя болит? Опять сердце?

– Сердце. И душа. Душа у меня болит! – на глаза Бориса Николаевича снова навернулись слёзы.

Наина Иосифовна переглянулась с дочерью.

– Папка, ну хочешь, мы тебе сюда завтрак принесём? – ласково спросила Татьяна. – И покормим?

– Не хочу я есть, – угрюмо сказал Борис Николаевич. – Противно на еду смотреть даже.

Наина Иосифовна с дочерью отошли в сторонку и стали тихо перешёптываться.

– Может, врача к нему вызвать? – обеспокоено спросила Наина Иосифовна.

– Мама, кого?! Психиатра из районного психдиспансера? Это тебе не кремлёвские врачи. Станет известно всей квартире, а значит, и всем остальным. Попадёт в газеты. Ты можешь себе представить, что будут писать газеты? Что столько лет страной управлял психически больной человек!

– Что ты, Танюша, это невозможно! – испугалась Наина Иосифовна.

– Я попробую навести свои старые связи, – предложила Татьяна. – Если ещё кто-то уцелел и не откажется от нас. Может быть мне удастся найти толкового врача.

На том и порешили.

Через некоторое время Борис Николаевич стал нехотя подниматься. Наина Иосифовна, услышав возню мужа, обрадованно спросила:

– Боря, тебе уже лучше?

Борис Николаевич, не отвечая, нашарил босыми ногами тапочки и направился к двери.

– Боря, ты куда, в туалет? – заискивающе снова поинтересовалась Наина Иосифовна. Она подбежала к мужу, сняла со стены висящий на гвозде возле двери приобретённый вчера у Софокла стульчак и протянула Борису Николаевичу: – Возьми вот.

Борис Николаевич, не глядя, взял подмышку стульчак, в другую руку Наина Иосифовна сунула ему рулон туалетной бумаги, и он, как был в пижаме, вышел в коммунальный коридор.

– Может, ему сходить погулять нужно? – спросила у дочери Наина Иосифовна, когда за мужем закрылась дверь. – С народом пообщаться…

– С народом?! – ужаснулась Татьяна. – Упаси боже! Они его разнесут! Пусть хоть первое время посидит дома, пока всё уляжется. Страна теперь без него обойдётся. Поживёт народ какое-то время при коммунистах, глядишь, и разберётся, что к чему. Ещё отца добрым словом помянет.

Наина Иосифовна, обрадованная тем, что муж поднялся с постели, вышла на кухню суетиться с завтраком. Мимо неё, едва не сбив с ног, пролетел рыжий коммунальный кот Чубайс, держа в зубах уворованное куриное крылышко.